Вот только Торлейф не знал, что
значит быть достойным человеком.
Он ждал ответа, умышленно глядя лишь
на толпу людей перед ним, но после затянувшейся тишины не выдержал,
и всё-таки поднял голову.
— Скажешь что-нибудь, мальчик? Или
ярл и жители Восточного Берега недостаточно хороши, чтобы ты
снизошёл до ответа?
— Я буду говорить, — сказал Кнут. —
На честном суде, когда он начнётся.
К тому моменту Риг уже почти добрался
до Ступеней, но дальше народ стоял слишком плотно, и были там
сплошь мужчины, по-северному гордые, из тех что переломятся, если
кого вперёд пропустят. Со своего нового места Риг не мог видеть
лица Торлейфа, но сидел тот спокойно и лишь огладил медленно
бороду, а когда заговорил вновь, голос его оставался спокоен.
— Это говорит Кнут Белый, или же я
слышу сейчас сына Бъёрга? Твой отец был человеком достойным, я горд
был называть его своим другом, но уж дюже он был упрямый, не знал,
когда нужно остановиться. Я говорил ему, когда наступал такой
момент. И тебе я могу сказать то же самое.
— Упрямство привело его за длинный
стол, Торлейф. Сделало ярлом.
— Яром его сделала его храбрость и
воля случая. Упрямство привело к смерти на чужих берегах. И не был
он в этом первым, и не будет последним, потому как именно этим
упрямство всегда и заканчивается – смертью.
— А иные, стало быть, живут
вечно?
Торлейф поморщился. Публичные
пререкания с молодым воином явно не входили в его планы и не
добавляли его положению солидности. Он явно терял контроль, но ещё
не понял, где именно дала течь его лодка.
— Иные живут долго и в добром
здравии. Думаешь, мёртвым есть дело до длинных цепей? О них и
живые-то помнят лишь после еды на столе, в безопасности, когда есть
крыша над головой.
Торлейф глубоко вздохнул и плотнее
закутался в свою роскошную шубу. Когда он продолжил, его голос
казался бесконечно уставшим:
— Цепь не стоит того, чтобы за неё
умирать, уж можешь мне в этом поверить.
Кнут поднял голову, и Ригу
показалось, что брат посмотрел прямо на него. Было это, конечно же,
невозможным – Рига едва ли было видно из-за чужих плечей и голов,
но все же он невольно постарался придать себе вид самый уверенный и
достойный.
— Дело вовсе не в цепях, Торлейф, они
всего лишь металл. Но моя цепь останется со мной.
Они замолчали.
Ярл отвернулся от Кнута, покачал
головой.