И ворчание.
Надеюсь, самовар поставила, а не как обычно.
Съеду. Вот как пить дать съеду. И работу эту на хрен пошлю. И
революцию. Изобрету чего-нибудь этакого, время опережающего, продам
и, позабывши обо всём, буду жить-поживать, добра наживать. За окном
ещё муть. Солнце и не проклюнулось даже, а ещё вон туманы. То ли
сами по себе, то ли дым от заводских труб снова упёрся в небесную
твердь да с неё уже потёк наземь. Тут хрен поймёшь. Но сегодня
туман хоть не жёлтый, всё хлеб. Нет, уходить отсюда надо бы. Ещё
месяц-другой и убираться, а то никакого здоровья не хватит,
чтоб…
Самовар был едва тёплым, и старуха, на мой вопрос, только
недовольно поджала узкие губы. В глазах её читалось глухое
раздражение: ишь, какие переборчивые. Другие бы радовались, что
чаем поют. А мы вон жалуемся. Зато хлеб напластала
тоненько-тоненько. Куски вон аж светятся. Маслом едва ль по краю
мазнула.
- И всё? – я нахмурился.
Квартиру точно менять придётся.
Хотя на что ты её поменяешь.
- Продукты нынче дороги стали, - старуха поджимает тонкие
губёнки и глаза её, едва различимые впотьмах – свечи она тоже
экономит, обходясь лучиною – стали особенно злые. – Не
накупишься.
Ну да. А то, что в доме по вечерам копчёным пахнет, это так,
совпадение? Или вон не знаю, что она в своём закутке, отгороженном
ширмою, колбасы прячет да банки с вареньями? Может, я бы и стерпел,
но холод. И нам двенадцать часов пахать, что характерно, без
перекуров и прочих глупостей. А потому я молча поднялся и, одёрнув
ширму, наклонился.
- Что творишь! Что творишь! – заверещала старуха, замахала
руками, засуетилась, впрочем, не рискуя ударить. Так, грозила
сухонькими кулаками и повизгивала. – Поставь! Не твое!
- Моё, - я вытащил и колбасу, и варенье. И Метелька, хмыкнув,
принялся пластать высохшую до деревянной твёрдости палку на ломти.
– Я тебе платил? Платил. За комнату. и за стол. Ты обещала, что
будет тепло.
- Мне тепло! – старуха выпятила губу.
Ну да.
Она ж пять юбок напялила, три кофты и ноги тряпками обернула. А
спит под пуховым одеялом, которое раза в два толще наших с
Метелькой вместе взятых.
- А мне нет, - рявкнул я. И пригрозил: - Съедем.
- И куда?
Не испугалась. Подошла бочком так и, высунув ручонку из складок
кофт да шалей, цапнула сразу три куска. Один в рот, остальные – в
рукава. В рукавах этих, как я успел понять, много чего хранилось:
сушки и сухари, окаменевшие пряники, анисовые карамельки и мятые,
раскрошенные почти сигареты.