- И это вопрос времени, когда они заболеют. А главное, смысла
нет! – он отодвинул тарелку с недоеденым борщом. Зря. Хороший борщ.
Наваристый. И густой, так, что почти кашею. – Этот план изначально
был ошибочным. Их не осталось.
- Кого? – Татьяна хмурится. Ей наша работа тоже не в радость
была. Она бы предпочла, чтоб мы не разделялись, а вот жили вместе,
большою и дружной семьёй.
- Революционеров. Я ведь смотрел… аресты почти прекратились. И
почему? Потому что арестовывать больше некого. Суды, суды и суды…
кто на каторге, кто на виселице. Всё. Закончилось подполье.
- На нас вышли, - я перебил Мишку. – Не закончилось оно. Залегло
отлежаться.
И за границу частью выехало. Но вернётся. Любая буря имеет
обыкновение заканчиваться. Так что переждут, погодят, пока Охранное
не придёт к тем же выводам, что и мой братец. А там, глядишь,
притомившись от трудов праведных, и приляжет на лаврах
почивать.
- Одних повесили, конечно, так другие вон готовы в строй
встать.
Тем паче, что на виселицу пошли исполнители. То самое мясо,
задача которого воевать и принимать удары. И не важно, за какую оно
идею стоит, народной свободы и блага, или же сладкой жизни и
золота.
- А те, что на каторге, то и вовсе, считай, почти дома. Вон, то
письма шлют, то листовки сочиняют, то и сами ноги делают.
- Савелий, а ты уверен, что они и вправду революционеры?
- Не провокаторы? Нет, не уверен. Вовсе очень странные люди.
Нас вон от самого дома до трамвайчика вели.
Думаю, что и тут где-нибудь нарисуются.
- Это… это опасно, - Татьяна стиснула в кулачке салфетку.
Неловко так.
Перчатки она сняла, и белоснежные, фарфоровые пальцы бросались в
глаза этой вот неестественной белизной.
- Но для провокаторов щедрые больно. Те больше на идею давят, а
эти вон так меня видеть хотят, что прям заплатить готовы, - я
дотягиваюсь до пирога. – Три рубля обещали, если на собрание
приду.
- А ты?
- А я что? Сходим, поглядим… но смотри, будут и тут крутиться.
Выспрашивать.
- Может… - Татьяна замирает.
- Сбежать?
Я понимаю её. Со страхом. Опасением. С нежеланием что-то менять.
Эти пару месяцев передышки позволили Татьяне не только осознать
случившееся и как-то смириться с потерей, но и дали ощущение
призрачной нормальности нашего бытия.
Наверное, горе меняет всех.
И не потому ли она, Татьяна Громова, приняв новое имя стала
выстраивать над ним свою новую жизнь. Пусть в этой жизни и не было
особняка, а имелся лишь флигилёк на три комнаты, но это всяко лучше
промёрзшего болота и ощущения скорой смерти.