Ну, это мы поменяем. Не собираюсь я,
как этот Петруха лещи отхватывать, да в нищете жить.
Краем глаза увидел литейный участок.
Там тоже всё кипит. Льют то ли ядра для пушек, то ли дробь мелкую.
Технология — еще хуже, чем у нас в кузне, еще примитивнее. Песок,
глина, формы какие-то корявые. Сколько ж там брака должно быть?
Мрак просто. Про контроль качества тут, походу, и не слыхали.
Отлили, остудили, обрубили лишнее — и в кучу. А годится оно или нет
— выяснится потом, когда пушка в клочья разлетится или ядро хрен
знает куда улетит.
День тянулся как резина. Жара,
грохот, вонь, работа на износ и боль, которая ни на минуту не
отпускает. Жрать охота — просто сил нет. За весь день перепало
только ломоть черствого ржаного хлеба да кружка какой-то мутной
теплой воды. К вечеру я был просто никакой, двигался на автомате,
башка не варит совсем. Кузьмич, закончив, собрал свои инструменты,
оглядел, что наделали, и, кажется, доволен остался. Пнул меня на
прощание:
— Завтра чтоб к первому гудку как
штык! Опоздаешь — шкуру спущу!
Он свалил, а я так и остался стоять
посреди этой остывающей кузни, качаясь от усталости. Куда теперь?
Где эта казарма? Ноги сами понесли к выходу, за другими грязными
подмастерьями. Впереди — ночь в холодном углу казармы и пара часов
сна перед следующим кругом ада. И одна только слабая, почти
бредовая надежда — а вдруг это всё-таки сон? Жуткий кошмар, но
просто сон.
Казарма оказалась длиннющим,
приземистым бараком, сколоченным кое-как из неотесанных досок —
щели такие, что палец просунуть можно. Внутри — темень, хоть глаз
выколи, и вонища — просто атас: пот, грязные тряпки, кислая капуста
и еще хрен пойми что намешано. Вдоль стен — сплошные нары, и там
уже копошится и собачится друг с другом такая же голытьба, как я
теперь. Мое место в самом дальнем углу, у ледяной, вечно сырой
стены.
Я просто упал на эти голые доски,
подсунув под голову какую-то рваную рогожку, что валялась рядом.
Тело ломило так, что выть хотелось, каждый мускул отзывался тупой
болью — то ли от усталости дикой, то ли от побоев, которые этому
Петрухе, похоже, прилетали регулярно. А сон — ни в одном глазу.
Вместо этих закопченных стен и грязных тюфяков перед глазами совсем
другие картинки полезли — из прошлой жизни, моей жизни, Алексея
Волкова. Которая теперь кажется каким-то бредом, фильмом.