После её таинственного исчезновения остались только дневники –
стопка потрёпанных тетрадей в переплётах из мягкой сафьяновой кожи,
удивительно похожих на земные. Все они, больше десятка, были
исписаны бисерным почерком Арисы чернилами, которые со временем
побурели. Страницы хранили следы её жизни: пятно от игристого
здесь, засохший лепесток розы там. Читая их, я узнала, как в пять
лет она упала с пони по кличке Звёздочка, сломав при этом ключицу,
как в пятнадцать впервые надушила платок маслом розмарина для юного
барона, как в двадцать два стояла под балдахином с герцогом, чьё
лицо напоминало печёное яблоко.
Благодаря этим записям я научилась поддерживать видимость:
знала, что экономку нужно хвалить за пироги с вишней, посыпанные
сахарной пудрой, а дворецкого лучше не беспокоить, когда у него
ноет клык – в такие дни он ходит с тряпицей, смоченной в
можжевеловой настойке. Я выучила язык вееров и цветов: синий шёлк
при дворе означал траур по дальнему родственнику, а зелёный
привлекал духов предков, потому носить его следовало с
осторожностью.
Супруг Арисы, Дитор горт Лортайский, на портрете в бальном зале
напоминал высохшего журавля: длинная шея, стянутая тугим
воротником, острый подбородок с редкой седой бородкой, пальцы,
усыпанные перстнями с фамильными печатями, впившимися в дряблую
кожу. Он провёл лучшие годы в столице, где его кабинет в
министерстве магических законов был обит дубовыми панелями, а имя
регулярно мелькало в придворных хрониках. Но к шестидесяти годам
усталость от бесконечных интриг и ядовитых улыбок за спиной
заставила его удалиться в родовое поместье, где он и встретил юную
Арису на охотничьем пикнике у маркиза де Врея.
Их свадьба в роскошном алтарном зале стала событием сезона: арки
из белых роз, золотая карета, запряжённая шестёркой вороных. В
дневниках Ариса лишь мельком упоминала о холодных ночах в отдельной
спальне с гобеленами на стенах, где она слышала только тиканье
напольных часов да вой ветра в трубах. Слуги перешёптывались, что
старый герцог либо не мог, либо не хотел исполнять супружеский долг
– в спальне его чаще видели с кипой документов, чем с молодой
женой.
Теперь всё это наследство – от фамильных драгоценностей в ларце
с секретным замком до обязательств перед десятками вассалов –
лежало на моих плечах. Я осторожно входила в эту роль, как в новое
платье, которое пока жмёт в плечах. Каждое утро я просыпалась под
балдахином с вышитыми гербами, чувствуя вес серебряного сервиза в
буфете и взгляды портретов в длинной галерее, будто спрашивающих:
"А справишься ли ты, чужая?"