-- Извините,
нельзя.
-- А...
-- Здесь не базар.
Здесь не торгуются.
В госпитале Танни поят
отваром -- горький станут давать позже, а сейчас дают
медвяно-приторный. Отвар пахнет миндалем, полынью и дымом. Танни не
понимает, спит он или бодрствует. В левый глаз ему чем-то капают.
Он ждет медной спицы, и радуется, сообразив, что спицы не будет.
Глаз слегка печет. Танни быстро перестает обращать на это внимание.
Когда лекарь отрезает пальцы, боли почти нет. Словно режут кого-то
другого. Другому, наверное, больно, другой криком кричит... Танни
сочувствует бедняге: вяло, сквозь дрему. И засыпает
по-настоящему.
Чтобы проснуться в
бараке для изменников.
Он проводил взглядом
Эльзу. Она шла -- плыла! -- вдоль барачной стены. В стене,
сложенной из грубых, плохо ошкуренных бревен, через каждые пять
шагов были дощатые двери. За ними располагались такие же каморки,
как у Танни. Интересно, сколько в поселке народу? Размен стоил
дорого, в зависимости от запросов, но от желающих все равно не было
отбою. Правда, большей частью люди приходили летом или осенью.
Кое-кто, прослышав о чудодейственном гроте, приезжал к сивиллам за
сотни лиг. Эльза, миновав семь дверей, нырнула в восьмую. Говорят,
сивилл здесь целая дюжина. Работы хватает всем. Впрочем, назвать
«работой» то, что творилось в Янтарном гроте и в госпитале, у Танни
язык не поворачивался. Работа -- мешки в порту таскать. Или сапоги
тачать.
А чудеса творить --
это разве работа?
Небо нахмурилось.
Безымянный, угрюмый бог, засучив рукава, взял портновскую иглу с
дратвой -- и принялся деловито зашивать прорехи в тучах. Солнце
поблекло, выцвело; скрылось за пеленой облаков. Снег медлил. И
сивилла медлила выйти из барака. Танни заерзал на табурете.
Здоровенная кружка отвара, да еще кружка воды... Мочевой пузырь
напоминал о себе с настойчивостью нищего попрошайки. Нужный горшок,
накрытый крышкой -- у лежанки, в двух шагах. Но вдруг госпожа Эльза
выйдет как раз тогда, когда его не будет у окна? Естество, однако,
победило. Был Танни влюблен, или нет, но нужда -- она и есть нужда,
и сердечная страсть ей не указ. Как мог быстро, мальчик доковылял
до горшка. А когда отжурчал и зашкандыбал обратно -- услыхал
вдалеке неясный шум. Море? Далековато отсюда до моря. Ветер?
Ерунда, возразили неподвижные ветви деревьев. Голоса? Точно,
голоса! Вроде как толпа -- идет-топочет, гомонит, шумит...