— Да пошевеливайся ты, ирод! —
погоняли каторжные мастерового, сначала тихонько бурча себе под
нос, потом ропща все громче и громче. Присутствовавшим в казарме
солдатам тоже не нравилась эта задержка — им явно не терпелось
развязаться со всем этим делом и идти уже к себе в теплую караулку.
В конце концов у унтера Палицына не выдержали нервы:
— Ша! Никшни! — грозно рыкнул он
колодникам, затем, обернувшись к солдатам, приказал:
— Федот, иди скажи начальству, чтобы
еще прислали какого ни есть мастерового, а то куковать нам тут до
морковкиного заговенья!
— Да нетути николе другого, — не
прерывая работы, отозвался кузнец. — Один токмо Васька Патлатый, да
он сейчас женскай пол расковывает. Тот ишшо работничек!
Услышав это, толпа арестантов
буквально загудела. Всем хотелось уцепить зубами краюху хлеба и
упасть на нары, а тут приходилось ждать!
Смотрел я на все это, и мысли мои
метались, как бурундук по сосне. Крепко усвоенная в армии манера
поведения «не высовывайся, кто везет, на том и едут» вступила в
яростную, до зубовного скрежета, борьбу с природной активностью и
понятым на гражданке принципом «спасение утопающего — дело рук
самого утопающего».
— Господин офицер, а может, спросить
кого из арестантов, небось есть тут кузнец аль подмастерье какой,
что сможет подсобить с кандалами? — громко выдал я.
Унтер Палицын уставился на меня
своими оловянными глазами.
— А ты откель такой прыткой? Деревня
деревней, а туда же — «подсобить»! Тьфу! Ты сам-то с металлом
работать могешь?
— А то нет? Что там уметь-та? — с
искренним изумлением спросил я.
Как я уже успел заметить, работа была
совсем несложная — просто выбить заклепку ударом молотка по керну.
Повысив голос, чтобы перекричать ропот арестантской команды, я
воскликнул:
— А есть тут кузнец?
— Тит вон говаривал, что молотобойцем
был! — тотчас послышалось откуда-то из заднего ряда.
— Энто кто тут такой?
— Да вон он, вон! — зашумели
арестанты, указывая на высокого молчаливого бугая. Он, пожалуй,
один из всех нас не возмущался и не кричал, просто тихонько стоя в
своем арестантском халате и наивно хлопая задумчивыми, как у
молодого бычка, глазами с белесыми ресницами. Да и молод он был, на
вид едва двадцать лет, не больше.
— Не положено! — грозно повышая
голос, прокричал Палицын, пытаясь, видать, утихомирить наш гомон,
но тут вдруг солдаты, до того довольно расслабленно внимавшие
возмущению колодников и даже вроде бы сочувствующие нам, начали
шикать и колотить людей: кто прикладами, а кто ножнами от тесаков.
Оказалось, на крики в барак зашли наш конвойный офицер и комендант
этапного острога — лысоватый толстяк в накинутом прямо на рубашку
тулупе.