Палицын с утра выглядел
невыспавшимся, злым и вовсю раздавал зуботычины, что арестантам,
что солдатам. Судя по всему, ночь его прошла не так интересно, как
он рассчитывал. Нас вывели во двор и начали сковывать, приклепывая
к длинной общей цепи, пронизывающей весь строй арестантов.
— Так, а у этого ведь нету кандалов!
Николай Карлович, не найдется ли у вас пары вериг для этого
молодца? — заметив меня без железа на запястьях, обратился к
коменданту Рукавишников.
— Александр Валерьяныч, ножные у нас
есть с того, беглого… — начал было Палицын, но капитан,
обернувшись, так яростно посмотрел на унтера, что он тотчас
заткнулся.
— Раз есть, так не морочьте мне
голову! Надеть на него, и вся недолга! — проскрипел офицер.
— Слушаюсь! — тут же выпрямился
унтер.
Я же молча наблюдал за происходящим,
а в голове лишь мысли бегали, что и к офицерику у меня счет есть,
да еще и немалый.
«Ничего, и до тебя доберусь, морда ты
офицерская. На всю жизнь меня запомнишь», — со скрытой злобой
смотрел я на него.
Меня сковали в одной четверке с
Викентием, которого все коротко и уважительно звали Фомич, рыжим
балагуром Софроном, которого все звали Чурис, и молчуном-кузнецом
по имени Тит. На ноги мне сначала накрутили кожаные ремни
«подкандальники», а поверх повесили тяжеленые, килограмм, наверное,
в восемь, ножные кандалы.
Как водится, сборы заняли очень много
времени, но, наконец, мы двинулись. Как же неудобно оказалось идти!
Цепи на ногах ощутимо резали шаг, полоски кожи подкандальников не
очень-то защищали от холода, и железо, остывая на морозе, буквально
обжигало холодом, а иной раз еще и натирали так, что сдиралась вся
кожа до мяса. И никакие жалобы не принимались! Хочешь не хочешь, а
двигаешь ногами — ведь все привязаны к общей цепи, или, как ее тут
кличут, к шнуру.
— Это еще добрые порядки теперяче,
что на цепь всех сажают! — рассказывал нам бывалый Фомич. —
Раньше-то нас на прут сажали. Вот беда-то была! Он жесткий,
кованый, с гранью: и как идет кто невпопад, так пиши пропало — одни
дергают, другие тормозят, третьи тащут… А как по городу идешь, иной
раз и не завернуть: не изогнуть прут с ходу-то. Так что цепь — это,
братцы, милое дело. И не заметишь, как до Тобольска дотопаем!
— А что Тобольск? Нас там оставят? —
спросил я.
— Ни! У кажного свое место
определенно еще в судебном присутствии было. А ежели нет — в
Тобольске распределят. Так что ты того, поинтересуйси, куда тебя
отправят-то. А то Сибирь, знаешь, большая, и живут там люди ох как
по-разному!