— Ништо! — не унывал Фомич. — Господь
не выдаст, свинья не съест! Зато все видят теперя, што не простой я
мужик!
Так всем нам выбрили правую половину
головы. К счастью, после этого начальство решило устроить нам баню,
что было очень кстати — мы все уже обросли грязью.
— Эх, а в солдатчине-то после бани
нас к девкам водили! — пожаловался Чурис.
— Так что же ты сбежал из солдат-то,
ежели там так привольно? — хмыкнул Фомич, но Чурис ничего не
ответил отвернувшись.
Из-за тесноты в камере я постоянно
думал, как бы оказаться где-нибудь, где хоть немного свободнее. И,
когда в камеру вошли, ну, как «вошли» — открыли ее и встали у
порога, с сожалением разглядывая людское месиво, — надзиратели,
один из них выкрикнул:
— Кому чистить снег охота,
выходи!
Я вызвался в числе первых. Подышать
свежим воздухом и помахать лопатой — что может быть прекраснее
после душной, пропахшей камеры?
Ночью прошла сильная метель, и
свежевыпавший снег на тюремном дворе покрывал его белоснежною
девственно-чистою пеленою. Взявшись за неудобные деревянные лопаты,
мы недружно скребли плац, откидывая кучи рыхлого снега поближе к
стенам острога. Кто-то даже затянул тюремную песню. Тут,
оглянувшись во время короткого передыха по сторонам, я заметил
нечто необычное: ворота острога отворились, и в них, влекомая
четверкой почтовых лошадей, въехала частная карета на санном
полозу.
С трудом преодолев заснеженный двор,
карета остановилась у главного тюремного корпуса. С запяток сошел
лакей в добротной шубе и, оглядевшись, открыл дверцу.
На пороге кареты, с ужасом осматривая
окрестности тюремного двора, появилась очаровательная красавица в
пышной серебристо-серой шубке и горностаевом манто. Рассеянно
скользнув взглядом по нашим нескладным фигурам, она тотчас
обернулась к спешно подошедшему к ней тюремному офицеру.
Барышня эта заинтересовала меня. Не
каждый день встретишь такую красотку, особенно если таскаешь на
себе кандалы в полпуда весом! Кроме того, красивая и добротная
карета, слуги и то обстоятельство, что ей позволили заехать на
тюремный двор, недвусмысленно говорили, что дамочка эта
непростая.
«Может, это дочка начальника?» —
подумалось мне, и я начал разгребать снег в сторону этой кареты,
приближаясь.
Вскоре я оказался шагах в десяти.
Барышня как будто кого-то ждала, наконец дверь тюремного корпуса
отворилась, и на пороге появился… узник Левицкий! Тот самый
дворянин, что шел с нашей партией в качестве заключенного. За ним
вышел прежний конвойный офицер, но если корнет бросился к девушке,
раскрыв объятия, то Рукавишников, напротив, закурил папироску и
остался топтаться у двери.