Я пожал плечами.
— Немного.
Пожилой вербовщик окинул меня внимательным, цепким взглядом.
— Формально ты должен знать его хорошо, чтобы служить в легионе.
Но на самом деле, я вижу, ты парень сообразительный, не то что эти
макаки, что приходят к нам последнее время. Выучишь! Жалованье,
конечно, не особо большое, но кто сюда идет ради денег? Через пять
лет — гражданство! Ну что, заполняем форму?
Затем битых два часа мы потратили на оформление моего досье.
Ручка дрожала в пальцах, когда я подписал. В тот момент я не
знал, что ждет впереди. Только одно было ясно: назад дороги
нет.
***
В легионе я оттрубил пять лет. Чад, Мали, ЦАР — все как
положено. Повидал всякого, хотя такой жести, как в Чечне, конечно,
не было. Чернокожих обезьян вокруг меня действительно оказалось
многовато, а жалованья — наоборот, и контракта на второй срок я не
подписал. Впрочем, когда моя пятилетка закончилась, я уже точно
знал, чем буду заниматься…
***
Воспоминания растаяли в серебристой дымке, вернув меня из жаркой
Африки в морозну реальность, с каретами, крепостными стенами и
этими двумя аристократами.
Барышня уткнулась лицом в грудь Левицкого, плечи ее содрогались.
Когда она вновь подняла на него глаза, ее лицо было бледным, а во
взоре застыло беспокойство. Капитан Рукавишников, кажется, совсем
слился с серыми стенами острога; конвойные у ворот равнодушно
наблюдали за этой душераздирающей сценой.
— Вольдемар! — вновь тихо произнесла она, когда наконец подняла
голову.
Левицкий ласково смотрел на нее сверху вниз с высоты своего
роста, он по-прежнему держался прямо, с каким-то упрямым
достоинством.
— Ольга… Ты настигла наш конвой… — Голос его был хриплым, но в
нем теплилась улыбка. — Право же, не стоило! Отправляться в такой
путь по зимней дороге одной!
— Не беспокойся за меня, со мной мадам Делаваль! Как ты? Что с
тобой? Пока ты содержался в Москве, я писала письма, но не знала,
доходят ли они… — Ольга сжала его руку, словно пытаясь согреть в
своих ладонях.
— Доходят, верно, не все. Как я? Ну, ты сама можешь это видеть!
Путь в Сибирь не праздничный выезд по Невскому! Голод, холод,
кандалы… Конечно, мне приходится далеко не столь плохо, как этим
вот бедолагам. — Тут он кивнул на меня. — Но каторга есть каторга,
а Сибирь, сестренка, есть Сибирь. Мне очень тяжело, скорее
нравственно, чем физически, я каждый день думаю о произошедшем. Но,
видишь, пока еще живой.