— Ты спас меня. — Ольга прикусила губу, сдерживая слезы. — Ты
нуждаешься в чем-то? Я привезла немного денег, хлеба… Может, что-то
еще позволят передать? — Она взглянула на стоящего неподалеку
Рукавишникова, но тот старательно отворачивался.
Владимир Левицкий чуть заметно усмехнулся:
— Деньги всегда нужны. Боюсь только, что не смогу их взять —
тебе они теперь нужнее меня. Я что? Я — конченый и пропащий
человек! Не беспокойся за меня, Ольга.
— Как я могу не беспокоиться? — Голос девушки задрожал. — В
поместье дела идут плохо. Над Семизерово установили опеку, и
крестьяне в смятении, а чужие люди теперь хозяйничают в нем,
наживаясь на нашем несчастье… Если бы ты знал, сколько бед
свалилось после твоего ареста!
Владимир вздохнул и отвел взгляд в сторону.
— Я знал, что так будет. Но ничего не изменить, Ольга. Я должен
был поступить как верный сын! Теперь мне остается лишь думать о
вас, о доме, пока шаг за шагом буду уходить в Сибирь. А ты… Ты
береги себя. Ты одна теперь за нас обоих.
Ольга кивнула, смахнув слезы. В этот момент Рукавишников,
докурив папиросу, решительно двинулся в сторону молодых людей:
— Господа, мне жаль, но ваше время вышло! Прошу прекратить
разговоры!
Ольга, услышав это, вздрогнула, но не отошла.
— Владимир…
Левицкий слабо улыбнулся ей:
— Прощай, сестра. Пусть Бог хранит тебя.
— Вот деньги, возьми! — торопливо произнесла она, пытаясь сунуть
ему бумажник, Левицкий не взял, но его сестра все же извернулась и
умудрилась сунуть ему в руку и быстро отбежать.
Я смотрел на Левицкого, он держался с благородным достоинством,
в его взгляде не было отчаяния, только твердость и печаль.
До самого окончания дня мы разгребали рыхлый свежевыпавший снег,
и все это время я думал об Ольге. Приглянулась мне девушка, что уж
тут. Было в ней что-то эдакое, что меня зацепило. Чистота, что ли?
После моей прошлой жизни и тех харь, что окружают меня уже в этой,
она действительно смотрелась ангелом.
***
Из Нижегородского тюремного замка нас выводили под Рождество.
Стояла чудесная, поистине рождественская погода: морозное утро
окутало город легкой призрачной дымкой, а редкие снежинки мерцали в
пронизанном солнечным светом утреннем воздухе, словно алмазные
искры. Я шагал в первых рядах, тяжесть кандалов сковывала каждый
шаг, а холод пробирал до самых костей. Слева и справа от нас топали
солдаты: лица суровы, ружья наперевес. Впереди — бесконечный путь в
Сибирь, позади — жизнь, оставленная в мертвом прошлом. Но
каторжники сейчас не задумывались об этих высоких материях: все они
предвкушали вал пожертвований и милостыни от сердобольных горожан.
Старый варнак Фомич заранее потирал руки, обещая всем неслыханное
обогащение: