Левицкий сидел за небольшим столом при свете огарка свечи. Он
поднял на меня глаза, и я увидел в них вопрос и легкое
удивление.
— Что-то стряслось, Серж? — спросил он, откладывая книгу,
которую читал. — Вид у тебя… встревоженный.
— Стряслось, — я шагнул к столу, понизив голос, чтобы солдат у
двери не расслышал. — Беда может приключиться со всей партией после
утреннего… И началось все с моей подачи, с того Устава. Вы один
можете помочь… повлиять как-то на Рукавишникова, может, слово
замолвить? Он ведь к вам прислушивается…
— Я, конечно, рад бы помочь, могу с ним поговорить, но даже и не
знаю, что ему сказать, — развел руками Левицкий.
— Ну-у, — протянул я, — да хоть бы объясните, что если он будет
так же давить, то партия действительно может взбунтоваться! Наш
конвой, конечно, одолеет скованных арестантов, да только в процессе
усмирения, может, кого-то и подстрелят или еще чего… В общем, он бы
от греха подальше сделал какие-нибудь послабления, чтоб не шумели
они! Люди оценят и успокоятся. Много и не надо, так, чтобы страсти
утихли! — предложил я.
— Интересно вот только, что предложить, — озадаченно протянул
Левицкий, видимо, ему эта мысль понравилась.
— Да хоть баню устроить. Люди погреются, помоются, и то хорошо,
— предложил я.
— Баня, баня… Да, пожалуй, я переговорю с Александром
Валерьяновичем и попробую склонить к этому. Он мне показался
человеком весьма здравомыслящим, — медленно ответил Левицкий.
— Премного благодарен… — кивнул я.
— Да ну что вы, — отмахнулся он, но было видно, что ему приятно.
Распрощавшись с ним, я вернулся в барак. Теперь оставалось только
ждать.
С утра на перекличке было тихо, никто не бузил и ничего не
требовал, и Рукавишников, напряженно следивший за партией, немного
успокоился.
Как выяснилось вечером, офицер действительно внял совету, пошел
нам навстречу и разрешил устроить баню.
Отгородив рогожами часть острожного барака, арестанты,
возбужденно галдя от нечаянной радости, натаскали целую сажень
сухих березовых дров. Чтобы пар не убегал, щелястую крышу
законопатили ветошью и утеплили лапником. Принесли откуда-то
железный ухват и две дюжины кирпичей, прикатили десяток тяжеленых
чугунных ядер. Потом назначенные истопниками арестанты, включая
меня, долго калили эти кирпичи и ядра, то и дело доставая их из
печи ухватом и обдавая ледяной водой, нагоняя пар. А с ближайшего
колодца таскали воду в две небольшие бочки, та была холодная, и
мыться в ней не хотелось, но это лучше, чем ничего.