Мы продолжали делать свою работу: подбрасывали дрова, ворочали
камни, подливали воду, стараясь особо не смотреть по сторонам, хотя
в такой тесноте и суматохе это было почти невозможно. Голые женские
тела мелькали в клубах пара. Девки, освоившись, оказались не менее
языкастыми, чем мужики, и тут же принялись подтрунивать над
нами:
— Эй, истопник, который помоложе! — крикнула одна разбитная
бабенка, указывая на меня. — А ну поддай парку, да так, чтоб до
костей пробрало! Небось сам-то уже напарился?
— И водички бы нам теплой! Что ж вы девок морозите, ироды! —
вторила ей другая.
— Смотри, как зыркает! — хихикнула третья, обращаясь к подруге,
но так, чтобы мы слышали. — Испугался, что ли? Или девок голых не
видал?
— Молодой ишшо, куда ему! Кроме мамкиной сиськи ничего и не
видывал! — донеслось от баб.
— Дай ему ковш, пусть сам нас польет, раз такой стеснительный! —
предложила очередная арестантка под общий смех.
Мне самому было не по себе от этой ситуации — столько баб и
ничего не сделать, оставалось только отшучиваться. Я старался
смотреть на камни, на воду, на свои руки, но все равно ловил
обрывки разговоров, смех, ощущал на себе любопытные взгляды.
Когда женщины закончили мыться и последняя из них выскочила
из-за рогожи, мы еще какое-то время прибирались у потухшей печи. Я
вышел оттуда мокрый, распаренный, но довольный. В бараке было
шумно, но атмосфера неуловимо изменилась. Арестанты выглядели
посвежевшими, напряжение на лицах слегка спало.
На следующий день я опять оплатил отсутствие кандалов. Рубцы на
руках и ногах еще не зажили, и я решил дать своим конечностям еще
один день отдыха и заживления и прогуливался вдоль колоны,
наслаждаясь мнимой свободой.
— Вот этот вот, вихрастый! Да-да, он нам баню-то сподобил! —
вдруг раздались бабьи толки, и я не сразу понял, что речь идет обо
мне.
— Это ты, что ли, начальство-то уговорил? — улыбаясь мне
ласково, спросила женщина, шедшая с краю колонны арестантов.
— Ну, вроде того! — ответил я, не без интереса косясь на
нее.
Местные женщины вообще не блистали красотою. Действительно
хороша была Ольга, сестра Левицкого, которую я видел в
Нижегородском остроге. А бабы из арестантской партии казались
совсем непривлекательными: бледные, замученные лица, обветренная
кожа. За полтора месяца, видимо, немного привык к тому, что меня
здесь окружает, а может, остатки подсознания моего рецепиента имели
свое мнение по поводу того, что я видел вокруг, да и молодое тело
давало о себе знать и гормоны давили на мозги. Но факт есть факт:
вот эта конкретная бабенка показалась мне вдруг чудо какой
прелестной!