Мы проработали на Верх-Исетском
заводе почти до конца марта, ожидая, когда схлынет обильное
сибирское половодье, затем двинулись по этапу дальше. Тяжелая
работа и относительное спокойствие последних недель сменились
тяготами долгого пути.
У каждого работавшего на заводе
арестанта набралось под пять-семь рублей заработанных денег. Мы с
Фомичом разделили лишнюю сотню, так что у меня в шапке лежало
десять синеватых пятирублевых ассигнатов. Сумма по здешним меркам
немалая, грела душу и подкладку шапки. Как я и предполагал, часть
каторжников, едва получив на руки деньги, бросилась их пропивать
еще на выходе из заводского поселка, скупая ушлых местных баб и
мужиков, вечно крутившихся рядом с этапом в надежде на наживу.
Оттого в партии то и дело возникали пьяные ссоры и драки. Мы с
Фомичом и замучились усмирять буйных сотоварищей по несчастью.
Зато мы с Титом, Чурисом и Софроном
успели по совету Фомича у местных сапожников заказать нормальные
сапоги — ядреные, из хорошей кожи. Встало, конечно, дорого — целый
рубль за пару! — но я об этой трате не жалел потом ни разу,
особенно когда началась весенняя распутица.
Первые дни пути после завода выдались
сухими, и настроение в партии было приподнятое. Но, когда мы
проходили через одну из крупных деревень, еще не успев углубиться в
дикую тайгу, нас встретили далеко не хлебом-солью. Местные мужики
высыпали за околицу, провожая нас угрюмыми, полными ненависти
взглядами. Бабы плевались и крестились, прижимая к себе детей,
будто мы были чумной колонной. Из одного двора в нашу сторону даже
полетел камень, угодив кому-то из арестантов в спину. Конвоиры
лениво отогнали мужика прикладом, но общего настроения это не
изменило. Стало ясно: для вольного люда мы не просто преступники,
мы — отверженные, зараза, от которой лучше держаться подальше. Даже
здесь, за тысячи верст от дома, мы были чужими и никому не
нужными.
Спустя день это забылись и все начали
радоваться весеннему солнцу и теплу. После заводской гари и морозов
апрельский воздух казался пьянящим.
— Вот ведь, братцы, наконец-то!
Солнышко! Весна! — восхищался Софрон Чурисенок, щурясь на яркий
свет. — Я уж думал, сосулькой стану вконец от холодрыги энтой!
Ему вторили остальные, смеялись,
строили планы на будущее, словно забыв, что впереди еще тысячи
верст под конвоем.