Именно здесь, в Омске, при взгляде на
бескрайние просторы за стенами крепости в моей голове окончательно
оформилась мысль о побеге. Я совершенно отчетливо понял, что
впереди, на каторге, мне решительно ничего не светило. Маши кайлом,
пока не сдохнешь, и, может быть, лет через двадцать выйдешь на
свободу немощным стариком с исполосованной кнутом шкурой и пустыми
деснами от выпавших из-за цинги зубов.
К тому же я немного освоился,
обзавелся командой мечты. Сафар, с его знанием природы и навыками,
был бы идеальным напарником. Тит — ходячая гора мышц. Фомич —
хитрость и опыт старого каторжного волка. Даже Чурис, если не будет
кашлять, мог пригодиться. Мысли о побеге приятно щекотали нервы
холодными ночами в этом «санатории».
Предстоял путь до Красноярска — еще
сотни верст через тайгу и предгорья. Самый тяжелый участок, но,
возможно, именно там, в глуши, и появится шанс. Я начал прикидывать
варианты, присматриваться к конвою, к местности. Планирование
побега — единственное, что не давало окончательно скиснуть.
Снова потянулись унылые дни пути.
Во время переправы через широкую,
холодную Обь на старом, скрипучем пароме, случился очередной
цирковой номер. Один из конвойных казаков, молодой и, видимо, не
обремененный интеллектом, плохо привязал свою лошадь. Та,
испугавшись волн и скрипа парома или просто решив сменить
обстановку, взбрыкнула и сиганула прямо в ледяную воду. Под дружный
гогот арестантов, даже конвоиры ржали, казачок-герой, недолго
думая, прыгнул следом. Барахтался он в воде минут пять, пока его,
мокрого, злого и униженного, не вытащили на паром. Премия Дарвина
почти нашла своего лауреата. Лошадь же, проявив больше
сообразительности, благополучно выбралась на другой берег сама.
Казачок потом долго сушился у костра под наши остроты. Хоть
какое-то развлечение.
Но шутки, как всегда, быстро
кончились. Погода решила добавить драмы. Зарядили долгие, холодные
дожди. Несмотря на лето, ночи были пробирающими до костей. Мокрая
одежда не просыхала, холод лез под халат. Начались болезни.
Стандартная программа «все включено».
И вот тут мой гениальный план побега
дал трещину. Или, скорее, две трещины.
Сначала серьезно захворал Софрон
Чурисенок. Его вечный кашель перешел в сильную лихорадку. Он горел,
бредил, дышал так, будто пытался выплюнуть легкие. В ближайшем
этапном остроге местный эскулап, глянув на него издалека, поставил
диагноз «местная лихоманка» — универсальное название для любой
хвори, от которой тут дохли пачками. Софрона кинули на телегу для
больных, но вид у него был — хоть сразу заказывай деревянный
макинтош.