Преображенский приказ… Отсюда
живым-то не всякий выходил, а уж прежним — никто. Пытки тут — будь
здоров. Мастера своего дела — язык любому развяжут. Что я им скажу?
Что честно служил Царю? Ха! Тому, кто это затеял, на мою честность
плевать с высокой колокольни. Им нужно одно — чтоб я признался. И
они своего добьются, так или сяк.
Что толку тут от моих мозгов, от
знаний моих инженерных? Всё псу под хвост. Против их лома (пыток то
есть) и подлых интриг мои расчеты — пустое место. Тут не логика
рулит, а сила да связи. А у меня ни того, ни другого. Только Брюс
за спиной маячит да Царь разок похвалил. Вспомнят ли? Или спишут в
утиль, как бракованный товар?
От таких мыслей совсем хреново
стало. Но тут злость начала закипать. Злость на этих гадов, на их
подлость, трусость, на то, как легко они человека в грязь втопчут,
дело важное для страны порушат ради своей зависти или кармана.
Нет! Фиг им! Так просто не
сдамся!
Надо башку включать, выход искать. А
вдруг Орлов узнает? Вдруг Брюсу шепнет? Надежды — кот наплакал, но
все же… Заставил себя подняться с этой вони. Прошелся по камере —
три шага туда, три обратно. Надо собраться. Скоро допрос. Надо хоть
как-то быть готовым.
Ждать долго не пришлось. Видать,
тот, кто всё это заварил, торопился дело состряпать, пока мои
заступники не встряли. Опять засов заскрежетал. Вошли двое. Один —
конвоир, такой же деревянный, как те, что меня брали. Другой — в
штатском, с таким взглядом — буравчиком, неприятный тип. Видать,
писарь какой или мелкая сошка из Канцелярии.
— На допрос! Живо! — буркнул этот в
штатском, даже не глядя.
Потащили меня по темным коридорам.
Стены глухие, только иногда из-за обитых железом дверей то стон
донесется, то удары глухие — видать, рядом с кем-то еще
«беседовали».
Завели в каморку без окон, потолок
сводом. Посредине — стол дубовый, тяжеленный, стул. На столе
чернильница, бумаги, перья гусиные. В углу жаровня тлеет, жаром
пышет и воняет. И железяки какие-то валяются… инструменты, что ли?
Пыточные? Старался туда не смотреть.
За столом сидел мужик. Не старый,
лет сорока, глаза какие-то блеклые, как выцветшие. Одет строго, в
темный камзол без побрякушек. Как меня ввели, он медленно голову
поднял, оглядел с ног до головы. Ни злости, ни интереса — смотрит,
как мясник на тушу.