Когда урок закончился, женщины, шумя
и переговариваясь, начали расходиться. Анна осталась, подойдя к
Артёму, пока он стирал мел с доски.
— Иван Палыч, — сказала она тихо. —
Вы хороший учитель.
Артём повернулся, встречаясь с её
взглядом.
— Спасибо, Анна Львовна. Без вас я
бы, поди, уже доску сломал.
Она засмеялась, но тут же
всполошилась, взглянула на часы.
— Ой, пора мне!
И засобиралась.
— Анна Львовна, — сказал Артем,
вдруг почувствовав волнение. — Позвольте проводить вас до школы.
Дела подождут, а дорога одна, да и сырость на улице.
Анна улыбнулась, её серые, жемчужные
глаза блеснули. Она поправила пучок волос и кивнула, слегка
покраснев.
— Что ж, Иван Палыч, не
откажусь.
Они вышли из хибары.
— Скажите, Анна Львовна, — начал
Артем, бросая на неё взгляд. — Как вам в Зарном живётся? Вы ж из
города, курсистка, а тут… глушь, суеверия, «Скверна» эта.
Анна засмеялась, её смех был
звонким, как колокольчик, и Артём поймал себя на том, что улыбается
в ответ.
— Глушь, да, — сказала она,
поправляя платок. — Но знаете, Иван Палыч, тут свои прелести есть.
Дети в школе — они искренние, хоть и косные порой. А природа…
осенью леса, как у Пушкина, в багрец и золото одеты. В городе
такого не увидишь. А вы? Как вам в нашей глуши?
Артём хмыкнул, вспоминая, как
очутился в теле Ивана Палыча и в 1916 году. Рассказать правду он не
мог, но её вопрос заставил задуматься.
— Непривычно, — сказал он уклончиво.
— Но работа есть работа. Лечить людей — это везде одинаково. А с
вами… — он осёкся, чувствуя, как щёки теплеют, — с вами, Анна
Львовна, и глушь не такая уж глушь.
Она взглянула на него, её глаза
блеснули, и лёгкая улыбка тронула её губы. Они шли дальше, болтая о
пустяках — о книгах, о школе, о том, как Прасковья на уроке путала
микробы с муравьями. Артём чувствовал себя легко, почти забыв о
Субботиных и других тревогах, пока они не свернули к площади, где
стояла церковь.
Навстречу им, понурив голову, шёл
старик, судя по белой от муки одежде мельник.
— Фома Егорыч! — окликнула Анна. —
Здравствуйте! Что ж вы такой смурной?
Фома остановился, поднял взгляд и
снял шапку, кланяясь девушке.
— Здравствуй, Анна Львовна, —
проскрипел он. — И вам, Иван Палыч, здравствуйте. Смурной, да… Беда
идёт, барышня. Слыхали, поди, что творится?
— Какая беда, Фома Егорыч? —
спросила Анна, шагнув ближе. — Говорите, не томите.