— Аглая, — начал доктор, опускаясь
на лавку у стены. Ноги гудели, будто он пробежал километр по грязи.
— Где остальные? Врачи, медсёстры? Кто ещё тут работает?
Аглая замерла, её рука, гладившая
Марьяну, остановилась. Девушка медленно повернула голову, и в её
карих глазах мелькнуло удивление, смешанное с тревогой.
— Какие ещё врачи, Иван Палыч? —
голос её был тихим, настороженным. — Вы ж один тут. Земский доктор,
вас сюда месяц назад прислали. А медсёстры да санитарки… откуда?
Бабка Марфа иногда травы носит, да я помогаю, когда позовёте. И
всё.
— Прекратите меня так называть! — не
вытерпел он. — Какой я вам…
Он осекся. Взгляд упал на выцветшую
табличку, висевшую на стене.
Больница сѣла Зарнаго,
сооружена на средства купца Бѣдарева въ 1885 году отъ Рождества
Христова
— гласила она.
— Это чего? — ткнул он пальцем на
табличку.
— Чего? — окончательно растерялась
Аглая.
Артём почувствовал, как холод
пробирается под кожу, и это был не ветер из щелей. Буквы на
табличке казались чужими, будто из старой книги, которую он листал
в музее.
— Это что еще за шутки? — одними
губами прошептал он, поднимаясь.
Аглая нахмурилась, её веснушки
проступили резче в тусклом свете лампы.
— Иван Палыч, вы точно чудной нынче,
— сказала она, понизив голос. — Заболели, точно говорю —
заболели.
— Хватит! — оборвал он, резче, чем
хотел. Аглая вздрогнула, но не отвела взгляд. Артём стиснул кулаки,
пытаясь унять дрожь.
«Спокойно. Дыши. Ты хирург.
Разберись».
Он принялся ходить из угла в угол,
пытаясь собраться с мыслями. Но вновь замер. Его взгляд упал на
угол комнаты. Там, у стены, висело зеркальце — старое, с мутным
стеклом, покрытым пятнами и трещинами. Оно было таким грязным, что
едва отражало свет, но Артём шагнул к нему, будто притянутый.
Сердце стукнуло раз, другой, громче, чем должно.
Парень остановился перед зеркалом,
вглядываясь в мутную поверхность. Какого…
Сначала он увидел только тени,
размытые очертания. Потом — лицо. Чужое лицо. Щёки впалые, скулы
острые, борода неровно подстрижена, глаза усталые, с красными
прожилками. Это был не он. Не Артём, тридцати пяти лет, с короткой
стрижкой и лёгкой щетиной, которую он брил каждое утро перед
дежурством. Это был кто-то другой. Наверное, тот самый Иван
Палыч…
Артём замер, не в силах отвести
взгляд. Его рука медленно поднялась к лицу, пальцы коснулись чужой
кожи, чужой бороды. Отражение повторило движение, но в нём было
что-то неправильное, как будто зеркало лгало.