— Так и будет, Савишна! Ради торжества добра я прошел сквозь
огонь войны и вернулся. И я намерен изменить что-то к лучшему в
этом мире. Я хочу сделать сильнее наше Отечество. И я стану этого
добиваться всеми силами, несмотря ни на что, — произнес Андрей
решительно и вполне искренне, поскольку в глубине души,
действительно, надеялся на позитивные перемены.
Княжна Марья, внимательно прислушиваясь к разговору, по-прежнему
не могла понять, что именно изменилось в ее брате. Но, определенно,
нечто изменилось в нем очень сильно. Впрочем, она спросила его о
другом:
— Хорошо ли прошла встреча с батюшкой?
— Хуже некуда, — не стал скрывать Андрей.
— Он бранился?
— Выгнал меня из мастерской и сказал, что не желает больше
видеть сегодня. Даже не знаю, как буду с ним дальше общаться, —
пожал плечами Андрей.
— Досадно. Но, я не удивлена. Он в последнее время совсем не
сдержан. Впрочем, я полагаю, что мы поговорим об этом потом, а
сейчас лучше пойдем взглянем на твоего сына, — сказала княжна,
вставая из-за клавикорда.
Князь Андрей смотрел, как неловко младшая сестра, вылезая из-за
музыкального инструмента, нечаянно задела рукой подпорку тяжелой
крышки клавикорда, которая, захлопнувшись с громким стуком, едва не
ударила девушку по длинным и тонким пальцам. Но, все обошлось, и
следом за княжной Андрей двинулся в другое крыло усадьбы, похожей
размерами и убранством на самый настоящий дворец. Фигура Маши была
плоской и какой-то угловатой, а походка казалась тяжелой и
неуклюжей. Но, следуя за сестрой, Андрей не мог избавиться от
ощущения, что даже в этой неловкости, в неуклюжих движениях Маши,
заключена какая-то внутренняя сила.
Усадьба, с ее величественными залами и роскошной отделкой,
казалась ему одновременно и прекрасной, и тягостной. Каждый шаг по
мраморным полам отголоском возвращал его к воспоминаниям о том, как
другой человек, которым он тогда не был, рос в этих стенах и ходил
здесь. И от этого возникало странное чувство. Ведь в те моменты, о
которых сохранилась память, это был совсем не он, а настоящий князь
Андрей, не самозванец, поселившийся в чужом теле, как он сейчас.
Отвлекаясь от таких мыслей, он смотрел на Машу, которая, несмотря
на свою неловкость, излучала какую-то духовную силу, как будто ее
неуклюжесть была лишь внешней оболочкой, за которой прятался тонкий
внутренний мир, в котором скрывалась чистая душа, способная на
искренние и глубокие переживания.