— Как хоть называются сии механизмы, Иван Петрович?
— Государь их по-латыни назвал. «Карнифексами», сиречь
«палачами».
Пестрово хмыкнул.
— Думаю, что не приживется такое название. Больно уж
иноземное.
— Уже переиначили, – согласился Кулибин. – Мои оболтусы их
карачунами промеж себя называют.
Один из упомянутых оболтусов подошел к мастеру и, поклонившись,
сказал:
— Господин мастер, а давайте у покойников на третьей карифексе
ноги поотрубаем. Ежели по суставу прицелиться, то это как по голове
будет.
Кулибин потеребил бороду и согласился.
— А давай, – и повернулся к тайнику. – Быстрее проверим, быстрее
разберем и на Болотную перевезем. Там-то уже готово небось?
— Сказывали, что да, – кивнул Пестрово.
Подмастерья и солдаты не сразу приспособили безжизненное тело
под лезвие третьей гильотины, но справились, и вскоре нога отлетела
в корзину вслед за головами. Увлекшиеся исполнители подобным
макаром обкорнали оба трупа, не по разу испытав свои чудовищные
изделия, а Пестрово невольно отметил для себя сходство этих
человеческих обрубков с еще живым пока Григорием Орловым. Голова
фаворита была обещана государем лично ему. И никакому механизму он
удовольствие ее отрубить не отдаст.
Слухи о том, что скоро состоятся массовые казни, циркулировали
по столице с первого дня моего появления в городе. Ведь аресты,
начатые Мясниковым, не закончились, а наоборот, многократно
усилились по мере развертывания службы Шешковского и Соколова.
Причина понятна. Многие на Москве лично видели истинного Петра
Федоровича – мелкого, плюгавого и нервного, и не могли не заметить
моей с ним абсолютной несхожести. И об этом самые глупые стали
болтать где ни попадя. Вот тут-то и зазвучало подзабытое со времен
Анны Иоанновны «Слово и Дело». И потащили болтунов в подвалы
Лубянки.
Не только в кабаках и на рынках говорили о моей персоне. В домах
знати меня костерили с особым рвением и злобой. Даже заговоры
составлялись. Но стены фамильных особняков по нынешним временам
перестали быть надежной защитой частной жизни. Дворня,
простимулированная хорошими наградами, охотно доносила о разговорах
своих хозяев, и арест-команды Пестрово регулярно вламывались в
такие дома.
Радищев и Челищев с утра до позднего вечера вкалывали, ведя
работу с арестованными, сортируя их в соответствии с моими
указаниями и передавая их первым созданным десяткам всесословных
судебных троек. Самой небогатой части арестантов, обычно
загремевших в застенок по пьяной лавочке, в качестве наказания за
дурную голову и длинный язык выписывали сколько-то ударов кнута и
назначали исправительные работы. И сотни таких счастливчиков
регулярно под присмотром солдат копошились на стенах Кремля и
улицах города, приводя его в надлежащий порядок.