И вот теперь, сидя под матерчатым тентом моего царского
павильона в окружении своих соратников, я наблюдал итог всей этой
подготовительной деятельности.
Болотная площадь в прямом смысле площадью не была. Она
представляла собой обширнейший пустырь, через середину которого в
паводок прокладывали себе путь воды Москвы-реки. Когда-то здесь
росли государевы сады, но после очередного пожара стихийно
образовалось очередное московское торжище.
Для сегодняшнего мероприятия лавки и балаганы с площади убрали,
а вместо них возвели три высоких, выше человеческого роста,
эшафота. На которых стояли невиданные доселе на Руси агрегаты.
В этом мире доктору Жозефу-Игнасу Гильотенну не будет
принадлежать сомнительная честь дать свое имя механизму для
совершения казни. Здесь их будут называть «Карнифекс», от
латинского «палач». Схему этого карнифекса нарисовал я
собственноручно и поручил Кулибину за неделю изготовить пять таких
аппаратов.
Надо сказать, что мастер не был в восторге от такого поручения,
но отказываться даже не подумал. Правда, пять штук сделать не
получилось. До полной готовности успели довести только три
агрегата. И теперь они сверкали своими скошенными лезвиями, наводя
подсознательный ужас на толпу, собравшуюся на площади. А собралась,
по-видимому, вся Москва. Я такой массы народа в одном месте в жизни
не видел. И очень хорошо, что эшафотов было три и они были
разнесены на некоторое расстояние друг от друга. Таким образом не
возникало давки вокруг одного центра, и солдатам было легко
сдерживать толпу.
Церемония началась с молитвы того самого батюшки, что
сопровождал мою армию от самой Казани. Он вышел на средний из пяти
помостов и нараспев затянул молитву. Его зычный голос без труда
накрывал площадь. Народ молитву привычно подхватил и в едином
порыве крестился и кланялся, создавая впечатления колышущегося
моря.
Честь первым сложить голову на плахе была предоставлена Григорию
Орлову. Тут он был несомненный фаворит во всех смыслах. Даже на
место казни он прибыл не пешком, как прочие приговоренные, а с
особым шиком – внутри железной клетки. Народ, в большинстве своем
не видавший того, в каком состоянии пребывал фаворит, зашумел.
Зрелище было действительно пугающее.
Безногое и однорукое тело водрузили на скамью. Он оглядывал
толпу и что-то бормотал. Наконец его взгляд устремился в сторону
царского павильона. Увидев меня, он оскалился, ткнул в мою сторону
своей единственной рукой, а потом провел ладонью себе по горлу.