Усталость навалилась свинцовая. А еще на мне висле “пушкинский”
грех. Каждый вечер, я пытался вспоминать и записывать стихи
великого поэта. Иногда получалось, чаще нет. Всё это давило,
скручивало узлом внутри.
Я вернулся в свои покои в Теремном дворце уже за полночь. Слуги
быстро накрыли на стол перекусить – свежие пироги с визигой,
бутылку Бордо. Тишина стояла гулкая, только часы на Спасской башне
мерно отбивали утекающее время, да где-то внизу, во дворе,
перекликались караульные. Покои мои – скорее музейная палата, чем
жилая комната. Своды расписные давят, мебель дубовая, тяжелая,
воздух спертый, пахнет пылью веков и, кажется, мышами. Неуютно.
Кота что ли завести?
Скинул надоевший черный кирасирский мундир. Стал стаскивать
сапоги. Проклятые ботфорты! Вечно с ними мучение. Один поддался
легко, а второй… второй застрял намертво. Дергал, тянул, чертыхался
шепотом – бесполезно. Словно прирос к ноге. Уселся на кровать,
уперся второй ногой в голенище, потянул изо всех сил… и чуть не
рухнул на пол вместе с сапогом. Тьфу ты, напасть! Звать Жана? Уже
потянулся к колокольчику, и тут в дверь постучали. Раз, другой.
— Кто там еще? – рявкнул я, злой и на сапог, и на себя, и на
весь этот мир.
Дверь приоткрылась, и в щель просунулась встревоженная
физиономия Никитина. Вид у моего верного телохранителя был
смущенный, даже растерянный. Редкое зрелище.
— Царь батюшка… Государь… Тут это, девица одна… – замялся
он.
— Какая еще девица? Ночь на дворе! Девицы все спят. Иначе очень
быстро перестают ими быть.
Никитин рассмеялся этой немудреной шутке, произнес:
— Княжна Курагина, Агата Львовна. Фрейлина великой княгини
Натальи Алексеевны. Их же тут, в Теремном, поселили неподалеку.
— Ну и что? Чего ей надо?
С Августой-Натальей я вел себя теперь строго. Сама, без моего
приглашения, она не приходила – уж очень хитрой оказалась, с
выдумкой. Тут слово вставит, здесь обмолвится. А люди потом волком
друг на друга смотрят. Ну и кроме интриг, капризная страсть.
Сначала это было не очень заметно, но потом…
— Плачет, Ваше Величество. Навзрыд. Рвется к вам. Говорит, дело
крайней важности, жизни и смерти. Я… гм… велел обыскать ее. На
всякий случай. Оружия нет, чисто. Но что делать-то, государь?
Впустить аль прогнать? Не по чину вроде как девицам по ночам к
государю…