Не говоря ни слова, она дернула шнуровку на лифе своего платья.
Я только успел заметить, что та уже была ослаблена, а несколько
верхних крючков расстегнуты. Видимо, готовилась заранее? Или просто
в спешке и слезах не застегнулась толком? Не успел я и рта
раскрыть, как она резким движением через голову сорвала с себя
платье. Оно упало бесформенной кучей к ее ногам. Ни одной нижней
рубашки под платьем!
И она осталась стоять передо мной. В свете свечей. Абсолютно
нагая.
Молодая, стройная, с высокой налитой грудью, тонкой талией и
гладкой, светлой кожей. Я опешил. Признаться, такого поворота я не
ждал. Думал, будет умолять, торговаться, может, кокетничать… Но
чтобы так, сразу, в лоб… Это обескураживало. И, черт побери,
возбуждало. Признаться, слухи о свободных нравах в среде высшего
дворянства оказались нисколько не преувеличенными.
Она стояла, опустив руки, дрожа всем телом – то ли от холода, то
ли от страха и стыда. Слезы снова катились по щекам, но взгляд был
прямой, почти вызывающий. Мол, вот она я. Бери. Делай, что хочешь.
Только спаси отца.
Шок прошел. Я откашлялся, стараясь вернуть себе самообладание.
Голос сел.
— Ну… – протянул я, пытаясь пошутить, но выходило натужно. –
Признаться, все, о чем я успел подумать в плане «что угодно»… так
это о помощи с сапогом. Честное слово.
Она не улыбнулась. Только ниже опустила голову, прикрыла руками
тяжелую грудь.
Я вздохнул. Босой, прошелся по холодному полу к столу, где
стояла вчерашняя бутылка и еще пара нетронутых. Достал еще один
кубок – тяжелый, серебряный, с чеканкой. Налил вина себе и ей.
— Вот. Выпей. Согреешься.
Подошел к ней, протянул кубок. Она взяла его дрожащей рукой,
едва не расплескав.
— А теперь… – я стянул с кровати тяжелую простыню, пахнущую
лавандой. – Прикройся, Христа ради. Неловко как-то.
Она послушно взяла простыню и закуталась в нее, спрятав свою
наготу. Только плечи остались открытыми. Белые, гладкие… Тьфу ты,
опять мысли не туда.
Я взял со стола письмо, которое она принесла. Бумага дешевая,
писали карандашом. Печати так и вовсе нет. Развернул.
— Посмотрим, что там по твоему батюшке пишут.
Начал читать. Письмо было написано витиеватым, но четким
почерком.
“Милостивому Государю моему, Льву Илларионовичу, нижайшее
почтение и сердечный привет из места скорби нашей и ссылки
горемычной шлет бывший сослуживец Ваш и соузник по несчастью, князь
Курагин.