— Всё. Завтра с утра доконаем оставшееся. Принесу другие
чернила, а то эти, — он поморщился, тыча в фиолетовые кляксы, —
похожи на сок бузины.
На прощание он протянул мне свёрток, туго перевязанный
шпагатом:
— Это за сегодня, — сказал Николай Борисович.
— Благодарю, но лучше я завтра всё разом заберу. У меня сегодня
ещё дела на вечер запланированы, — сказал я, потирая шею.
Николай Борисович возражать не стал. Мы пожали друг другу руки
на прощанье и разошлись, каждый по своим делам.
***
Вечерняя стройка напомнила мне брошенный улей. Днём здесь было
суетно и шумно, а сейчас рёв машин сменился шелестом ветра, а
вместо грохота тачек слышалось лишь потрескивание фонаря над
проходной.
Гришку я нашёл в будке. Он сидел, привалившись к стене и
гипнотизировал валенки, которые сушились на печке-буржуйке, поверх
газеты.
Заметив меня, он нарочито громко заворочал газетой, делая вид,
что не видит и не слышит никого, но уголок его рта еле заметно
дёрнулся.
— Вечер добрый, дядя Гриша, — вежливо поздоровался я.
— Какой я тебе дядя? Гриша я, — донеслось мне в ответ.
— Ну, Гриша, так Гриша, — проговорил я, пожав плечами и громче
добавил: — Я от Боксёра!
Старик медленно повернулся, изобразив преувеличенное усилие,
будто шею заклинило.
— Чего-о? — протянул он, приставив ладонь к уху. — Громче,
малец, ничего не слышу!
Сказал он одно, но вот его узкие глазки-щёлки под седыми
бровями, говорили другое. Он внимательно следили за каждым моим
движением.
«Ах ты хитрый старый лис», — подумал я и шагнул к нему поближе.
Достав из кармана две пачки папирос, сунул их в расстёгнутый карман
его ватника:
— Я от Боксёра! — Крикнул я. — За линолеумом пришёл.
Он тут же оживился, ловко подхватив папиросы, будто сорока
схватила блестяшку. Пальцы — узловатые, в шрамах — дрожали нарочито
сильно, но хватка была железная.
— А, Боксёр… — задумчиво проговорил он, разминая «Беломор» в
руках. — Так бы сразу и сказал. Чего орать-то?
Он чиркнул спичкой о подошву, затянулся, выпустил дым колечками
и вдруг фыркнул, будто вспомнил анекдот:
— В пятидесятых, когда мы промзону строили, был у нас прораб —
Валерьян Игнатьич. Жадина, как тот… В общем, как-то раз приходит он
ко мне ночью и говорит, мол, Гришка, спрячь два мешка цемента,
завтра комиссия будет. А сам, ясное дело, планировал их на дачку
утартать.