Я же имел возможность нанести удар первым.
– Это просто возмутительное хамство! – вошедший в вагон-ресторан молодой человек с густой чёрной шевелюрой и блекло-серыми глазами взмахнул рукой. – Какое право имели эти холуи обсуждать содержимое моего чемодана? – Он оглянулся. – Вот скажи, Фенг Ин, имели ли они право обсуждать то, что не касается их непосредственной службы?
За ним шёл подросток-имперец, чьи раскосые глаза были настолько широко распахнуты, что почти сравнялись размером с нашими. Только два удара сердца спустя я понял, что этот встревоженный подросток, названный Фенг Ином – Лонгвей. С этой новой внешностью он совсем не походил на себя и казался старше.
Судя по растерянному лицу, жизнь вне Золотого города продолжала его удивлять.
Я должен его убить.
Без наследника, с больным правителем империя не сможет удержать в своём составе завоёванные страны. Бергхольд освободится, я вернусь домой, на земли, которыми правили мои предки. Вернусь не заложником, а тем, кто восстановил родовую честь и отомстил за отца. Не будет стражи Золотого города, соглядатаев, цензоров, и больше никто не сможет обвинить мою семью в предательстве интересов своих подданных и союзников.
Сероглазый брюнет рухнул на кресло возле свободного столика и грозно переспросил:
– Так что ты думаешь, Фенг Ин? Или предпочтёшь поджать хвост, как остальные трусы? – он посмотрел на дверь, но за ними в вагон-ресторан никто не вышел, и брюнет презрительно фыркнул.
Он притягивал всеобщее внимание громкостью голоса и активной жестикуляцией, самими словами! Лонгвей нашёл меня взглядом и уголки его губ дрогнули, а плечи расслабились, словно он испытал невероятное облегчение, как только он понял, что я рядом. И это было настолько искренне, что я дрогнул.
Лонгвей обратился к своему новому знакомцу:
– Полагаю, полицейские просто не могли промолчать, увидев такие откровенные фотографии. Прекрасное развязало их языки!
Настроение в вагоне-ресторане менялось молниеносно: от насторожённости – к возмущению громким пассажиром и шоку от подобной фривольности. Теперь внимание приковал сам Лонгвей, все безмолвно задавались вопросом, не ослышались ли они по поводу «откровенных фотографий»?
Теперь уголки губ Лонгвея приподнялись более явно. Он тяготился чопорностью Золотого города и чёткостью его церемоний, но внимание к себе любил и сейчас вновь на миг задержал на мне взгляд, будто ожидая похвалы за то, как ловко перетянул внимание пассажиров на себя. Лёгкий румянец на щеках выдал его смешанное с удовольствием смущение.