Ямынь местного амбаня оказался
довольно скромным одноэтажным зданием, обнесенным невысокой, но
крепкой глинобитной стеной. Во дворе было на удивление тихо и
пустынно, лишь пара слуг в потертых халатах лениво подметали пыль
вениками из сорго. Никакой помпезности, никакой многочисленной
охраны — все говорило о том, что амбань здесь действительно не
пользуется большим авторитетом или просто запустил дела.
Нас провели в приемную комнату,
обставленную на традиционный китайский манер — низкие лакированные
столики, расписные циновки на полу, несколько шелковых ширм с
вышитыми на них фантастическими фениксами и драконами.
В воздухе ощутимо висел тяжелый,
сладковатый, дурманящий запах опиумного дыма, такой густой, что от
него начинала кружиться голова. Вскоре, шлепая мягкими туфлями,
появился и сам амбань. Это был еще молодой, лет двадцати пяти, не
больше, человек. Одет он был в богатый, расшитый золотом шелковый
халат, но сидел он мешковато, как на вешалке, а само лицо… Лицо его
поразило меня до глубины души. Бледное, почти восковое, с землистым
оттенком, с огромными темными кругами под ввалившимися глазами, оно
было одутловатым и каким-то неживым. Глаза были мутными,
расфокусированными, со зрачками, суженными до крохотных черных
точек.
Когда он вялым жестом пригласил нас
сесть, я заметил, что его тонкие, холеные руки с длинными
желтоватыми ногтями слегка подрагивают. Все признаки тяжелой
опиумной зависимости были налицо, и она, судя по всему, была уже в
сильно запущенной, почти терминальной стадии. «Да он же почти
покойник, — с холодным расчетом подумал я. — Такой ради дозы не
только мать родную, но и всю Поднебесную империю продаст, глазом не
моргнув. Это нам на руку».
Говорил он по-китайски, медленно,
немного нараспев, словно с трудом подбирая слова, Очир быстро и
точно переводил. Русский язык амбань знал плохо, понимая лишь
несколько самых обиходных фраз.
Разговор начался с обычных восточных
церемоний: пустые расспросы о нашем долгом и трудном пути, о
далекой России, о европейских странах. Амбань проявлял вялое, почти
отсутствующее любопытство, иногда задавал нелепые вопросы о царском
дворе или о порядках в Париже, но было видно, что мысли его витают
где-то далеко, в опиумных грезах, и наш разговор для него — лишь
досадная помеха. Чтобы как-то разрядить обстановку и наладить
контакт, Левицкий, заметив на столике изящную резную шкатулку с
шахматными фигурами из слоновой кости, предложил хозяину сыграть
партию. Амбань неожиданно оживился, словно вышел из глубокого
сна.