Голод сводил желудок спазмами, но я боялась даже прикоснуться к
запасам. В кладовке я нашла только проросшую луковицу и горсть
сушеных ягод. «Это все? — подумала я, сжимая в ладони сморщенные
ягоды. — Без нее я даже накормить себя не могу». Мне стало стыдно.
На Земле я гордилась своей независимостью, а здесь… Здесь я
зависела от орчихи, как младенец от матери.
Я попыталась разжечь печь, но сырые ветки дымили, слезы от
едкого чада текли по щекам. «Почему ничего не получается? —
давилась я кашлем. — Почему я не могу быть сильнее?» Отчаяние
подкатывало к горлу, но я глотала его, стискивая зубы. Нельзя
распускаться. Нельзя.
Съев луковицу, я села у окна и уставилась на дорогу. Каждый
шорох заставлял вздрагивать: «Это она?» Но за поворотом
показывались лишь вороны, клевавшие грязь. Солнце пекло, а внутри
меня все холодело. «А если она не вернется? — пронеслось в голове.
— Если я останусь здесь одна?» Мне захотелось закричать, разбить
что-нибудь, но я лишь сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони.
И когда через открытое окно наконец-то послышался скрип колес, я
почувствовала, как исчез ком в груди. Приехала! Вернулась! Да еще и
с мукой! Боги, хорошо-то как!
С хлебом в доме жизнь стала если не веселей, то хоть немного
вкусней. Анара испекла каравай и раздала каждой из нас по краюхе к
остаткам тушеных овощей.
На следующий день, сразу после завтрака, мы с ней вдвоем
отправились к мяснику. Он жил в ближайшей деревне, и идти до него
было раза в два ближе, чем до мельника. Мясо мы с ней видели редко,
если только барон расщедрится и чем-нибудь нас порадует. Но то была
исключительно дичь. А вот домашние животные… Я уже и забыла, когда
ела курицу или свинину. Наверное, еще на Земле.
Дорога к мяснику петляла через поле, заросшее репейником. Мы
шли, обходя грязные колеи от телег. Анара придерживала пустую
корзину на плече, я просто шагала рядом, дышала свежим воздухом,
запоминала дорогу. Вдруг в будущем пригодится. Мало ли, как жизнь
сложится.
Деревня встретила нас запахом дыма и навозной жижи. Мясная лавка
ютилась на краю деревни, рядом с кузницей. Над входом висела
вывеска с потрескавшимся изображением свиньи — когда-то красной,
теперь грязно-розовой.
Мясник, толстый мужчина с закатанными
рукавами, рубил топором ребра на колоде. На крюках за спиной
болтались туши кроликов и жесткие окорока, покрытые слоем соли. На
прилавке — миска с яйцами, некоторые в птичьем пуху, и клетка с
петухом. Тот бился о прутья, выщипывая перья на шее.