Я взял лунницу за один рог, а второй
засунул в рот, оттянув чуть правый угол, чтобы достать краем
полумесяца до коренных зубов. В этой голове у этого тела зубы были
все, и притом крепкие, здоровые. Сдавливая ими край и чуть проверяя
готовность языком, осторожно, чтоб не порезаться, размял внешний
край подвески в тонкую, на «нет» сходящуюся полоску.
— Оторвите тряпки край, почище, если
найдётся, - голос набирал силу, но на человечий по-прежнему похож
был слабо.
Парни осмотрели друг друга
придирчиво, будто собирались на свидание или в театр. Младший
указал на подол своей рубахи. Да, на нём кровавых пятен было
значительно меньше, чем на наших с Романом. Зато рукава были от
концов до плеч обляпаны бурыми брызгами, густо.
Старший опустился на корточки,
притянул нижний край ткани ко рту, надкусил, и только после этого
раздался треск рвущегося полотна. Вот дикий народ, всё зубами рвут.
Хотя, может, тут такую ткань делают, что пальцами и не растеребишь?
Нитки, полезшие из края того лоскута, который оказался в руках
Романа, явно были толще привычных, намотанных на катушки и
продаваемых в магазинах. Правда, теперь и в магазинах-то, поди, не
купить их. Мне как-то понадобились, так на весь город
один-единственный лоток нашёл на старом рынке, где древняя старуха
торговала всякой всячиной, вроде напёрстков да пуговиц. Ну да,
время такое настало: гораздо проще купить новую вещь, чем зашить
старую. И выгоднее. Кому-то.
Левой рукой, хоть и неудобно было,
нащупал под кожей и мышцами отломок деревяшки. Прикинул требуемую
длину и глубину разреза, с удовольствием ощущая в руках твёрдость и
силу. Вспомнил про Лёню Рогозова, коллегу-хирурга, с которым
познакомились в восьмидесятых на одном из семинаров, проходивших в
Ленинграде. Узнав, с кем именно довелось тогда сидеть в одной
аудитории — сперва даже не поверил: врач-легенда, герой, что сам
себе перед зеркалом удалил аппендикс в Антарктиде! Хороший он
оказался мужик, скромный, хоть и выпивал уже прилично. Эти
воспоминания, кажется, даже чуть куража добавили. И я
усмехнулся.
Судя по тому, как снова отшатнулись
парни, усмешка не удалась совершенно. А какие-то глубинные,
нутряные ощущения донесли до меня суеверный ужас того, кому раньше
принадлежало это тело, и кто теперь наблюдал за происходящим на
правах статиста. Видимо, он тоже как-то мог слышать или чуять мои
мысли. И то, что у меня в друзьях были те, кто сам себе железом
хворь из чрева выгнал, никак не укладывалось в его голове. Я же
жалел лишь о том, что новокаина не было, и гораздо сильнее — о том,
что света в этом погребе не хватало.