Он сидел в своем подземном логове, на одном из мониторов в
замедленном режиме проигрывалась запись их боя в секретном
хранилище Тоуна – красная и желтая молнии, яростные удары,
разрушения.
«Почему? – спрашивал он себя, глядя на искаженное яростью лицо
Тоуна на стоп-кадре. – Почему его слова о Норе, о Генри, так сильно
меня задели? Мне ведь было все равно на этого парня, на его семью.
Моей целью было выжить, приспособиться, использовать полученные
силы для себя. Раскрытие убийства Норы Аллен было лишь… побочным
квестом, способом проверить свои силы, возможно, получить какие-то
рычаги влияния».
Но теперь все изменилось. Осознание того, что вся жизнь этого
тела, каждая его радость и каждая трагедия были срежиссированы
одним человеком из будущего ради его эгоистичных целей, вызвало в
нем не просто гнев. Это было чувство глубочайшего осквернения. Тоун
посягнул не просто на прошлое Барри Аллена. Он посягнул на его
нынешнее существование, на его попытки взять под контроль эту
новую, чужую жизнь. Это была атака на его с таким трудом обретаемую
свободу воли, на его право строить свое будущее, пусть и на
обломках чужого прошлого.
«Он считает меня аномалией, ошибкой, которую нужно исправить, –
Барри сжал кулаки. – Но он сам – чума, раковая опухоль на теле
времени. И я вырежу ее».
Возможно, дело было и в своеобразном «эффекте переноса». Месяцы,
проведенные в этом теле, с его воспоминаниями, его чувствами… Даже
самый закоренелый циник не мог бы остаться абсолютно безучастным к
той боли, которую испытывал оригинальный Барри из-за потери матери,
из-за несправедливо осужденного отца. Эти эмоции, как призраки,
жили в нем, и откровения Тоуна пробудили их с новой силой. Он не
любил Нору Аллен как свою мать, но чудовищная несправедливость ее
смерти, холодный расчет ее убийцы – это вызывало в нем отторжение,
протест.
И, конечно, прагматизм. Тоун был прямой и явной угрозой его
планам. Его «Искра Индастриз», его стремление к контролю и
безопасности – все это было под ударом, пока Обратный Флэш
разгуливал на свободе.
«Так что, да, Тоун, – прошептал он, глядя на свое отражение в
темном экране монитора, где все еще застыло изображение желтого
костюма. – Теперь это личное. Очень личное».
Его цинизм никуда не делся. Он все так же не собирался
становиться альтруистичным героем из комиксов. Но теперь у его
действий появился новый, более глубокий и яростный вектор. Месть. И
восстановление справедливости – хотя бы для Генри Аллена. Это стало
делом принципа. И делом выживания.