И вот уже неделю, если не больше, этот самый преобразователь,
сердце их маленького мирка, начал серьезно барахлить.
Седой как раз проходил мимо «машинного зала» – так пафосно
называли отгороженный металлическими листами и решетками участок
служебного туннеля, где, надсадно гудя и вибрируя всем своим
многотонным телом, работал этот монстр инженерной мысли прошлого.
Изнутри доносились приглушенные удары металла о металл и
раздраженная ругань. Возле пульта управления, облепленного
дополнительными, явно нештатными проводами, тумблерами и
самодельными индикаторами, уже не первый час колдовал Матвеич –
маленький, высохший, как мумия, старичок с безумным, лихорадочным
блеском в выцветших глазах и вечно перепачканными мазутом и
ржавчиной руками. Рядом, скрестив руки на груди и мрачно нахмурив
густые брови, стояла Ирина Петровна, бессменный лидер станции –
женщина лет пятидесяти, с волевым, обветренным лицом и стальным,
пронизывающим взглядом. Бывший бригадир проходчиков Метростроя, она
знала эту станцию и прилегающие туннели как свои пять пальцев и
держала общину в ежовых рукавицах смеси железной дисциплины и
материнской заботы.
«Опять скачет, как бешеный, проклятый ублюдок!» – проворчал
Матвеич, не оборачиваясь на шаги Седого, которого он узнавал по
походке. «Давление в первичном контуре охлаждения падает, не держит
ни черта! Прокладки из армированного фторопласта все вышли, а
заменить нечем! Те, что сам вырезал из старых транспортерных лент,
и на неделю не хватает. Латаю на живую нитку, на честном слове и
паре молитв, но это как мертвому припарка, Ирин Пална, чует мое
сердце – долго он так не протянет!» Старик с отчаянием пнул ногой
по кожуху одной из турбин.
Ирина Петровна тяжело вздохнула. «Я знаю, Матвеич, знаю. Но где
их взять, эти прокладки? На «Белорусской» за пару таких запросили
столько, что нам всей станцией месяц только на них работать
придется. А если еще и теплообменник накроется, как ты намедни
пугал…»
В этот самый момент тусклый свет на станции предательски моргнул
раз, другой, лампы затрещали, а потом погас совсем, погрузив
«Маяковскую» в кромешную, абсолютную тьму. Одновременно с этим стих
привычный, ставший почти незаметным фоновый гул геотермального
преобразователя, и наступила оглушающая, давящая тишина, нарушаемая
лишь испуганными вскриками, женскими визгами и громким детским
плачем, эхом донесшимися с жилой платформы.