— Пусть головы предателей висят на частоколе у въезда в Гаррхон,
— бросил я, поворачиваясь к докам. — Чтобы другие помнили:
предательство пахнет гнилью, а не золотом.
Рынок у порта бурлил, как котёл с ухой. Торговцы из Бретани,
Нортумбрии, даже далёкой Аквитании толкались у прилавков, где
монахини из Глендалоха продавали грубоватые, но прочные листы
«глендалохской бумаги». Её делали из камыша и рыбьего клея —
технология, за которую Гофрайд когда-то получил ожоги на всю грудь.
Теперь же купцы платили серебром за каждый стопку, чтобы вести учет
своих сделок без тяжелых глиняных табличек.
— Бумага — это хорошо, но стекло лучше, — проворчал Руарк,
наблюдая, как толстый франкский торговец осторожно заворачивает
кубок в овечью шкуру. — Видел, как они дрожат над этими
побрякушками? Как будто купили кусочек неба.
Я усмехнулся. Стеклянные изделия Канна — от оконных пластин до
пузатых бутылок — стали нашей второй валютой. Их меняли на зерно,
железо, даже на обещания нейтралитета от мелких вождей. Но сегодня
даже стекло меркло перед главным сокровищем: едой.
— Двести бочек соленой трески! — выкрикнул аукционист у зерновых
складов. Его голос перекрывал гомон чаек. — Следующий лот — пшеница
из Осрайге!
Толпа заволновалась. Купцы из Мунстера, замаскированные под
простых торговцев, пытались протолкнуться вперед. Но наши стражи в
серых плащах уже заметили их по взглядам — пусть попробуют купить
хоть зернышко.
— Они поняли, что голод — лучший меч, — сказал я, глядя, как
старик-рыбак получает мешочек серебра за свой улов. Его пальцы
дрожали, пересчитывая монеты с вычеканенным дубом. — Если мы
перекроем поставки, их армия сожрет сама себя к лету.
— Если доживут до лета, — Руарк мрачно усмехнулся. — Их наемники
уже режут скот в приграничных деревнях. Слышал, вчера сожгли
мельницу у Слив-Галлион.
Я сжал кулаки. Обожженные поля, разорванные сети, дети, прячущие
краюху хлеба под рубахой — всё это было слишком знакомо. Именно
поэтому я приказал рыбакам продавать улов только государству по
высоким ценам. Пусть Мунстер хоть потопит все свои драккары — не
получит ни одной бочки нашей сельди.
К вечеру я поднялся на холм над портом, откуда виднелись
зернохранилища — длинные амбары с двойными стенами из дуба и глины.
Внутри, под присмотром монахов с арбалетами, уже лежали тысячи
мешков. Зерно сортировали, просеивали, смешивали с золой от
вредителей. Здесь же, в каменных погребах, тлели угли коптилен —
запах вяленой макрели стоял такой густой, что щипало глаза.