Мы прошли ещё два или три пролёта, когда я заметил: ступени
стали шире.
Стены — светлее, как будто покрашены побелкой давным-давно и
неровно. Где-то внизу раздавались странные звуки — не гул метро, не
шорох вентиляции, а какой-то... стонущий, затяжной шорох. Я
остановился, прислушался.
— Это был ветер? — спросил я вслух. Никак встал ближе ко мне,
его шерсть опять приподнялась на загривке.
— Всё нормально, — сказал я ему скорее для собственного
успокоения. — Мы просто спускаемся к метро. Наверное, старые
туннели. Какая-нибудь их заброшенная часть.
Шёпот сливался с шумом воздуха, то смешиваясь с чем-то ещё в
странные звуки, то почти затихая. Было ощущение, что лестница
тянется вглубь не десятки, а сотни метров. И вот, наконец, впереди
замаячил явственный прямоугольник света. Не тот мигающий больничный
холодный свет, а что-то мягкое, жёлтое, живое.
— Ну вот, старина, — тихо сказал я, глядя на пса. — Дошли. Пора
посмотреть, что там. Никак коротко тявкнул, словно подтверждая. Мы
шагнули на последний пролёт.
Чем ближе я подходил к свету, тем сильнее сжималось внутри
какое-то нехорошее предчувствие. Никак шагал рядом, уши его были
настороженно подняты, а хвост чуть вздёрнут — значит, он тоже
чувствовал странность происходящего.
Последние несколько ступеней дались с трудом. Будто сам воздух
уплотнился, стал вязким, тяжёлым и мешал моему движению.
И вот перед нами раскинулся холл. Не метро. Совсем не похоже на
метро.
Просторное помещение, вырубленное в сером камне. Высокие потолки
уходили вверх так далеко, что терялись в полумраке. Тусклые лампы,
редкие и разбросанные, давали свет чуть ярче свечей. Под ногами был
гладкий пол — бетонный, с какими-то старыми царапинами и
вкраплениями тёмного, почти чёрного камня. Прямо перед нами — на
противоположной стене — висела табличка. Металлическая, потемневшая
от времени, с полустёртыми знаками. Я подошёл ближе,
прищурился.
Надпись была... странной. Не кириллица, не латиница, не арабская
вязь. Что-то иное: клиноподобные символы, закрученные в спирали и
крючки, будто кто-то пытался зафиксировать на металле саму суть
первобытного языка.
Я потрогал табличку пальцами. Холодный металл отозвался глухим
звоном, будто под ней пустота.
— Вот те на, — пробормотал я. — Будто попал в музей древностей.
Только не туристом, а экспонатом. Никак подошёл ближе, фыркнул. Его
нос сморщился, глаза скосились, наверное, говоря: «Не нравится мне
это, дружище». Я отошёл на пару шагов и заметил ещё кое-что. Три
двери.