И зарычал. Не так, как до этого. Это уже не был обычный собачий
рык. Это был гул. Оглушающий, первобытный, перекрывающий все звуки
вокруг. Казалось, он шёл не только от Никака — он наполнял сам
воздух, сам камень, пронизывал всё пространство. От низкой частоты
этого рыка у меня заложило уши, помутилось сознание, перед глазами
поплыли цветные круги.
Я закрыл лицо рукой, пытаясь не потерять равновесие. Через
пальцы я видел, как тени замирают. И начинают рассыпаться. Нет — не
осыпаться, не таять. Они дрожали, их контуры расплывались, словно
кто-то растворял их изнутри. И тут я увидел, как их втягивает
внутрь... в пасть моего питомца. Он не шевелился. Просто держал
широко открытую пасть, и в неё, словно через воронку, медленно,
мучительно всасывались эти злобные образы. Один за другим. Тени
рвались, сопротивлялись, их лица безмолвно кривились в немом крике,
но Никак явно был сильнее. Их вырывало из зала, как листья осенним
вихрем. Когда последний обрывок тени исчез, рык затих.
Тишина застыла в воздухе. Я стоял, опёршись на стену, глотая
воздух, будто выбрался из-под воды. Никак сидел посреди зала.
Маленький, обычный. Снова тот самый знакомый пёс. Его шерсть только
чуть-чуть подрагивала от напряжения, словно ещё не полностью
отпустила недавнюю ярость. Я моргнул, несколько раз. Провёл руками
по лицу. Посмотрел на своего друга.
— Ты это... я уже в целом догадался, что ты не обычная собака.
Но вот этот фокус меня удивил. — проговорил я. — А жителей этого
подземелья поразил прямо в сердце!
Никак фыркнул и ткнулся носом мне в колено. Мол, «пойдём уже,
чего застыл». И в этом было столько обычности, столько нашего с ним
прежнего взаимопонимания, что я невольно усмехнулся. Хотя в глубине
души понимал: после этого я уже не смогу смотреть на него так же,
как раньше.
Выхода отсюда не было видно. Только этот огромный пустой зал,
стены которого терялись в темноте. Мы с псом шли вперёд, шаги
отдавались глухим эхом, хотя казалось, что никакой акустики здесь
быть не может — воздух был слишком тяжёлым. Когда мы приблизились к
центру помещения, я почувствовал что-то странное. Словно внезапно
прошёл сквозь невидимую завесу, типа мыльной пенки. Только
переступил за этот невидимый порог — и всё изменилось. Темнота
стала гуще, почти осязаемой. Воздух задрожал, приобрёл
металлический привкус на языке, как будто я только что лизнул
ржавую монету. Я остановился, оглядываясь.