Пол был устлан обугленными костями. Не одного - двух тел — нет.
Их были десятки. Или сотни. Маленькие, большие, крошечные — разные.
Они валялись под ногами, поскрипывая и потрескивая под шагами.
Черепа с пустыми глазницами глядели вверх, как будто продолжали в
немом ужасе смотреть на потолок. Я судорожно сглотнул.
— Твою мать... — выдохнул я шёпотом, чтобы не нарушить эту
адскую тишину. — Ну и местечко мы нашли, дружище.
Никак шёл рядом, его лапы ступали осторожно, почти беззвучно. Он
тоже чувствовал, что это место — не просто жуткое. Оно было
неправильным на каком-то глубинном, животном уровне. Мы медленно
приближались к центру зала. Там, в слабом, дрожащем полумраке, я
увидел нечто. Большой каменный алтарь.
Массивный, с шероховатой поверхностью, на которой были
выцарапаны странные символы на том же языке, что и на табличке
перед входом. Они пульсировали внутренним светом — не ярким, но
зловещим, оранжевым, как тлеющие угли. Алтарь казался живым. Словно
дышал, медленно раздуваясь и опадая. На нём что-то лежало,
прикрытое тканью.
Ткань была странной: плотная, тёмно-синяя, в пятнах чего-то
бурого. Она была похожа на саван, но словно соткана из дыма и золы.
Края её слегка трепетали, как будто под ней что-то шевелилось. Эту
ткань я уже видел. У Кати была похожая шаль. Она, смеясь, говорила
—антиквариат, тётушка подарила. Я
остановился в паре шагов. Рука сама собой потянулась к ткани, но
замерла в воздухе.
— Нам это нужно? — спросил я вполголоса, бросив взгляд на
Никака.
Пёс молча смотрел на алтарь. Его глаза поблёскивали странным
светом, и в этом взгляде читалась не злость, не страх, а...
решимость. Я вдохнул носом — воздух пах железом, прахом и чем-то
сладковато-гнилым.
— Ладно, — сказал я себе, — раз уж зашли так далеко...
Осторожно взялся за край ткани. Она оказалась неожиданно тяжёлой
на ощупь, как мокрая. Она сопротивлялась, словно не хотела
отпускать то, что скрывала. Я потянул. Ткань сдвинулась на
несколько сантиметров. Под ней — что-то бледное. Я прищурился,
сердцебиение участилось.
— Только бы это не было то, что я думаю, — пробормотал я.
Дёрнул сильнее. Ткань соскользнула. И моё сердце остановилось.
На алтаре лежала Катя. Катя. Её лицо было бледным, почти
прозрачным, как тонкий фарфор. Губы сжаты в тонкую линию, глаза
закрыты — будто она просто спит. Но это не был сон. Кожа на её
руках — тех, что были аккуратно сложены на животе — покрыта
странными, почти незаметными трещинками, как на высохшей глине. Из
этих трещинок сочилась тусклая оранжевая подсветка — точно такая
же, как на камне под ней. Она будто была частью алтаря. Словно
сплавилась с ним.