— Кажется, понял.
— Мне давно хотелось это узнать. У
ученых не поинтересуешься… Вот я и спросил у того Гнильца. Он
внешне был так похож на человека, Гэйн. На человека, который
отчаянно боится. Только страх у него не обычный, а особенный. Как
будто направлен не на то, что его окружает, а на себя самого. Он
это чувствовал, понимаешь? Чувствовал растущую в нем Гниль. Я
думаю, что собирался застрелиться, но никак не мог решиться.
Восемнадцать процентов Гнильцов
кончают жизнь самоубийством на первой стадии, двадцать четыре — на
второй.
Он говорил это Бэнту Менессу тогда, в
«Еловой ветви». Маан знал эту фразу наизусть. Эту — и еще многие
другие, в которых тоже содержались числа.
У ребенка, не достигшего
десятилетнего возраста, шанс подхватить Гниль — семь десятых
процента. Способность членораздельно говорить на третьей стадии
Гнильцы сохраняют в семнадцати процентах случаев. Вероятность для
женщины стать Гнильцом в процессе беременности — полтора
процента.
Ребята Мунна знали много подобных
цифр. У них было достаточно времени, чтобы их анализировать,
сопоставлять и складывать. По сути, это было единственным, что они
производили.
Вероятность болезни у лиц с полным
или частичным параличом — от одной целой девятнадцати сотых до двух
процентов.
Иметь дело с Гнилью в образе чисел
проще. За ровными рядами знаков не чувствуется вони заживо
разлагающегося тела. Не видно деформирующихся черепов с
видоизменяющимися зубами.
Думать об этом было тяжело и
неприятно, Маан оборвал мысль, вслух сказав:
— Я хотел найти след первичного
изменения. Границу между человеком и Гнилью.
— И как? Нашел?
— Нет. Он ничего не сказал, — солгал
Маан, — Не стоило и пытаться.
— Уже подъезжаем… Мне кажется, это
было банальное любопытство. Обычного человека, но не инспектора
Контроля. Я думаю, ты просто хотел знать, каково это. Мы с тобой
никогда не сможем почувствовать подобного, ведь на нашей службе не
заболеть. И порой нам становится интересно: что чувствуют те, кого
невозможно понять? Не всем нам, но многим.
Говоря это, он смотрел на дорогу, в
его глазах отражались зыбкие искры дорожных огней.
— И тебе?
Тот привычно усмехнулся.
— Возможно. Все может быть, старик.
Плох тот врач, который хоть на минуту не хочет оказаться на месте
пациента, чтобы узнать, что больной ощущает.