Это было похоже на шантаж. Неуклюжий,
но явственный. Маан вдруг ощутил себя уверенным и спокойным, как
будто подсознательно ждал чего-то подобного.
— Кло двадцать пять лет была готова к
тому моменту, когда вы ей «объясните, что со мной случилось».
— Это твое решение, Маан?
— Да, господин Мунн. Если вы
считаете, что я не могу руководить этой операцией, отстраните меня
официально. До тех пор я буду считать себя начальником отдела, и
действовать, соответственно своих должностных обязанностей.
Мунн поднял взгляд и смотрел
достаточно долго, чтобы Маан стиснул зубы. У глаз шефа имелась
странная особенность — быть мягкими, прозрачными, и вместе с тем,
давить на собеседника каким-то невидимым силовым полем, выжимающим
дыхание из груди.
— Я был уверен в тебе, — он ткнул
пальцем в подчиненного, — И не сомневался. Иди, инспектор, готовь
группу.
Маан ощутил себя так, точно вместо
воздуха вдохнул чистый кислород.
— Значит?..
— Упрям как дьявол, — проворчал Мунн,
склоняясь над своими бумагами, — Мне будет тебя не хватать здесь,
Маан. Я имею в виду, через пять месяцев. Черт, как же упрям… Иди!
Поведешь своих парней сам. Но держи их на коротком поводке. В любую
минуту может поступить вызов — и тогда у вас будет час для прибытия
на место. Понял?
— Так точно! — Маан по-военному
козырнул, — Приступаю к выполнению приказа!
Из кабинета Мунна Маан вышел еще
более напряженным.
«Гнездо»!
Слишком неожиданно.
Подобными вещами обычно занимались
другие люди, например, третий и восьмой отделы, специализирующиеся
на штурмовых операциях. Нет, за своих Маан был спокоен, он хорошо
знал ребят и был уверен, что они справятся. Значит…
Неужели он боится за себя самого?
Вот ведь глупость.
Маан прислушался к собственному
сердцу, но то молчало, отзываясь лишь слабым ритмичным
перестуком.
Штурм «гнезда» никогда не был
серьезной опасностью. Если на то пошло, брать вдвоем «тройку» куда
как рискованнее. Может, сама атмосфера… Маан скривился.
Когда берешь Гнильца в квартире, это
всегда проще. Пусть он уже не человек, но тщится притвориться им, с
отчаяньем обреченного отстаивает свои, ставшие теперь бесполезными,
привычки. Хватается за них, как будто они могут что-то значить.
Так, больной проказой цепляется за
свои щегольские костюмы, уже ощущая изнутри липкое прикосновение
смерти, но боясь взглянуть ей в глаза.