Я вернулся к дому, когда солнце уже вовсю пекло. Под яблоней,
что раскинула ветви как шатёр, давая благословенную тень, Митяй на
столе расставил крынки с квасом и миску поставил с хлебом, накрыл
всё это чистым ручником. Молодец парень — хозяйственный,
смекалистый.
Игнат Силыч же, как по часам, притащился с охапкой бересты и
какой-то парусины, где, видать, его бухгалтерия хранилась — записи
о повинностях, о сборах, о том, кто что должен. Лицо же у него было
такое кислое, будто он целый лимон прожевал, да ещё и
недозрелый.
— Ну, Игнат, — начал я, неспешно усаживаясь на лавку и разливая
нам по кружкам прохладный квас, который пенился и брызгал, словно
живой. — Давай выкладывай, поражай меня своей честностью. Сколько
там овса собрали, сколько сена заготовили? С кого оброк брал, а
кому, поди, забыл начислить? Сколько подати выплачиваешь, сколько
себе сена на подворье утащил?
Я сделал паузу, позволяя словам повиснуть в воздухе, как
грозовым тучам перед ливнем.
— Давай, как на духу, всё выкладывай!
Скрестив руки, я уставился на Игната Силыча, что стоял передо
мной, нервно теребя бороду, как школьник перед разъярённым завучем.
Вся эта его бухгалтерия — куча бересты и парусины с каракулями —
лежала на столе, будто улики с места преступления. Записи были
такие корявые, что расшифровать их было сложнее, чем
древнеегипетские иероглифы.
Староста принялся в них разбираться, пыхтел, потел, а глаза
бегали, как тараканы на кухне. Он явно тянул время, надеясь, что я
устану ждать или забуду, о чём спрашивал.
Он замялся, кашлянул, будто в горле застрял комок правды
размером с кулак, и забормотал, продолжая теребить бересту одну за
другой:
— Овса, барин, будет десять мер, да сена три воза, не более.
Оброк с каждого двора по полтине, как положено, всё по чину,
клянусь!
Последние слова он произнёс с такой убеждённостью, что впору
было поставить ему памятник за актёрское мастерство.
Я хмыкнул, откинувшись на лавку, медленно потягивая квас.
Кислота щипала язык, но освежала лучше любого заморского
напитка.
— Десять мер овса для Уваровки, где полей — кот наплакал? Да ещё
и три воза сена? Да у одного Ильи корова столько жрёт за зиму!
Игнат сглотнул, адамово яблоко заходило ходуном.
— Десять мер, говоришь? — переспросил я, прищурившись и
наклонившись вперёд. — А что ж тогда Степан жаловался, что ты ему
на посев едва полмешка выдал? Или овёс сам в твою избу пешком
пришёл, как заблудший странник?