Я завалился на топчан, но сон, зараза, не шёл. Всё как-то
навалилось разом — и день сегодняшний, и мысли о завтрашнем, и эта
проклятая загадка с моим попаданием сюда. Лежал, смотрел в потолок,
где даже в темноте было видно, как паук плёл свою паутину —
медленно, методично, будто мой бизнес-план для Уваровки.
Мысли крутились одна за другой, как белки в колесе. Кто я тут?
Егор Воронцов, барин начала девятнадцатого века, или всё ещё Лёха
из двадцать первого, что в пробках на МКАД матерился и мечтал о
выходных? И главный вопрос — почему я тут? Как я тут оказался?
Почему попал в тысяча восемьсот седьмой год, как в сериал или игру
без кнопки «выход»?
Да ещё и история, как оказалось, не моя — вон Екатерина правит
до сих пор, хотя должна была уже лет десять как почить. Зачем всё
это? В чём суть?
Может, всё же я умер там, в Москве? Тогда, в метро, башкой
стукнулся и помер там же, на месте? Да, скорее всего, так и было. А
Машка моя, небось, плачет сейчас, пересматривая фотографии с нашего
отпуска в Сочи. Там я ещё, помню, так сгорел, был красный как рак,
а она всё хохотала да сметаной меня мазала по вечерам,
приговаривая: «Ну что ты, как дурак, на солнце-то лежишь без
крема?»
А тут — вон она, другая Машка, точная её копия. Те же ямочки,
тот же взгляд такой, что прямо в душу залезает, да и характер один
в один, разве что с поправкой на нынешнее время. То подмигнёт
лукаво, то подколет ласково, как будто и вправду она — та самая. И
от этого страшно и тошно одновременно, ведь пути назад нет, это я
понимал. Жизнь там кончилась, а тут вот она, новая.
И что за жизнь такая? Уваровка с её покосившимися избами, с
вороватым старостой да с крестьянами, что смотрят на меня как на
диковинку заморскую. Ну ничего, надо жить дальше, надо поднимать
деревню, строить мельницу, торговлю мутить, людям работу
давать.
И с Машкой… чёрт, не сойти бы с ума от этого сходства. Судьба
подкинула её как некий второй шанс или как подколку злую, чтоб я
мучился, не зная — любить мне её за неё саму или за память о той,
прежней?
Паук наверху всё плёл свою сеть, а я под эти мысли и самокопания
уже проваливался в сон, когда вдруг дверь с треском распахнулась и
в избу влетел Митяй, весь запыхавшийся, будто за ним не просто
волки гнались, а целая стая голодных зверей. Грудь его ходила
ходуном, капли пота стекали по лицу, в глазах горел азарт охотника,
выследившего дичь.