— Барин! — зашипел он, сбиваясь с дыхания и едва сдерживая
возбуждение. — Игнат, староста… он это… дождался, пока темно
станет, взял лопату и стал красться к забору! И оглядывается так,
будто вор какой-то… Он там сейчас!
Я подскочил с топчана, словно ужаленный — сон как рукой сняло.
Сердце забилось часто и громко, кровь прилила к вискам.
— Вот ты, Игнат Салыч, и попался! — пробормотал я, натягивая
сапоги и хватая кафтан. — Митяй, веди!
К счастью, ночь была лунной — полная луна висела над деревней
как китайский фонарь, заливая всю округу серебристым светом. Пусть
не как прожектор, но силуэты и даже очертания всего было видно
достаточно хотя бы для того, чтобы не сломать себе шею, пробираясь
в темноте.
Мы прокрались к огороду Игната, ступая осторожно, стараясь не
хрустнуть веткой, не зацепить забор. Каждый шаг казался
оглушительно громким в ночной тишине. Спрятались за сараем, и я
почувствовал, как адреналин разливается по всему телу — давно я не
испытывал такого волнения, такого ощущения настоящей игры.
Староста в это время, пыхтя как паровоз, орудовал лопатой в
дальнем углу огорода, где грядки кончались и начиналась заросшая
бурьяном земля. Работал он с остервенением, земля прямо летела во
все стороны, будто он копал не простую яму, а искал клад самого
Кощея Бессмертного.
Вдруг раздался звонкий металлический стук — лопата обо что-то
твёрдое ударилась. Игнат замер, прислушался, оглянулся по сторонам,
а потом нагнулся, присел на корточки и начал ковырять уже руками в
вырытой яме. Было видно, что он напрягся, поднатужился, и наконец
выдернул оттуда здоровенный глиняный горшок. Судя по тому, как он
его поднимал — еле-еле, с видимым усилием — штука была неслабо
тяжёлая.
«Ба, да неужели?» — пронеслось в голове. «Неужели и впрямь
клад?»
Сердце заколотилось ещё сильнее. Я шагнул из тени сарая
навстречу Игнату и нарочито спокойно скрестил руки на груди.
— Добрый вечер, Игнат Салыч! — произнёс я с ехидной усмешкой. —
Между прочим, какая лунная ночь сегодня, не находишь? Прямо
располагает к… огородничеству.
— Мать твою… — простонал староста.
Игнат замер как истукан, и даже в мягком лунном свете было
отчётливо видно, что его глаза превратились в блюдца размером с
печные заслонки. Горшок в одной руке, лопата в другой — картина
маслом! Но недолго думая, зараза такая, он отбросил горшок на землю
с глухим звоном, а сам замахнулся лопатой, целясь мне прямо в
голову. Видать, собирался череп раскроить к чертовой матери.