Телега подпрыгивала на ухабах, и каждый раз моя многострадальная
пятая точка ощущала всю несправедливость мироздания. На очередном
толчке я едва не взлетел, и вцепился в борт, чтобы не выпасть.
— А скажи-ка, любезный, — решил я попытать счастья в разговоре,
— Есть ли по дороге какой постоялый двор?
Возница не повернул головы:
— Не.
Ну просто Цицерон, не иначе.
— А разбойники в здешних лесах водятся? — задал я второй вопрос,
сам уже понимая его бессмысленность.
— Бывает, — буркнул крестьянин и сплюнул на дорогу.
— Хорошая сегодня погода, — зашёл я с третьей стороны.
— Бывает и хуже.
Я уже решил было сдаться, когда меня осенило.
— А как тебя звать-величать? Негоже ехать с человеком, не зная
его имени.
— Митрохой кличут, — с неохотой ответил он, будто я пытался
выпытать у него секрет государственной важности.
— А давно у батюшки моего служишь?
— С покрова третий год пошёл.
Ого, аж целых шесть слов за раз! Прогресс.
— Скажи, Митроха, а кто у нас сейчас на престоле-то сидит? —
решил я зайти издалека.
— Ась? — он наконец повернулся ко мне, недоуменно выпучив глаза.
— Вы что ж, барин, из ума выжили? Кто ж на престоле-то, как не
матушка наша Екатерина, упаси Господи. Сорок-то годков почитай
правит уже.
Ну, хоть что-то. Но информации всё равно маловато.
— А вот говорят, будто в Америке бунт случился, это правда? —
спросил я, чтобы прощупать, как тут обстоят дела с американской
независимостью.
— Нешто, — Митроха снова отвернулся, явно теряя интерес к
беседе. — Не наше крестьянское дело. Бояр спрашивайте, они
грамотные.
С каждой попыткой начать разговор крестьянин замыкался всё
сильнее. То ли он в принципе не любил болтовню, то ли конкретно ко
мне — вернее, к Егору — испытывал какую-то неприязнь.
— Митроха, я тебе дорогу где-то перешёл, что ли? — решил я взять
быка за рога.
— Чего? — он даже поперхнулся от неожиданности.
— Не разговариваешь почти, отворачиваешься. Я тебе чем не
угодил?
— Так это… — крестьянин помялся, а потом внезапно выпалил: — Вы
ж, барин, в прошлый раз, как в наших краях были, Сидоровой дочкой
на сеновале кувыркались. А потом Кузьму-конюха до полусмерти
плёткой отходили, когда он вам про то слово молвил. Я его потом две
версты на себе волок, до самой деревни.
Твою мать. Ну, спасибо тебе, Егор Андреевич! Не мог оставить мне
тело с более приличной репутацией?