Ближе к вечеру мы стали подъезжать к Уваровке, о чём мне с
нескрываемым облегчением сообщил Митяй.
Первое, что поразило меня при виде деревни — это тишина. Тихо,
как на кладбище, только ветер шелестит в высокой траве, да где-то
вдалеке лает собака.
— Ну что ж, скажу, впечатления специфические, — пробормотал я
себе под нос, оценивая свои будущие владения.
Правильно бабка сказала — захудалая деревенька. Подъезжая, я
насчитал семнадцать домов, три из которых были покосившимися и,
можно сказать, на ладан дышали. Один вообще стоял с провалившейся
крышей, зияя пустыми глазницами окон.
Увидев один, самый крепкий дом, с высоким тесовым забором и
резными наличниками на окнах, я указал на него Мите, чтобы правил
туда. Издалека он производил внушительное впечатление — добротный,
крепкий, явно принадлежащий не последнему человеку в деревне.
— Не так уж и плох, — с надеждой подумал я, что самый приличный
дом в деревне и есть мое имение.
Подъезжая к дому по центральной, так сказать, улице (на самом
деле — просто широкой полосе утоптанной земли между рядами изб), я
заметил, что с некоторых дворов стали выходить люди и поглядывать
на нас. Женщины в длинных сарафанах и платках, прикрывая рот рукой,
что-то шептали друг другу. Мужики, опёршись на заборы, провожали
нас настороженными взглядами. Мальчишка лет десяти, с вихрастой
соломенной головой, помчался впереди телеги, видимо, оповещая
деревню о прибытии важного гостя.
Подъезжая к дому, я до последнего надеялся, что именно он и есть
бабкиным, но каково же было моё разочарование, когда дверь
раскрылась и на порог вышел довольно крепкий мужик лет пятидесяти,
с окладистой бородой и пронзительным взглядом из-под кустистых
бровей. Он был одет лучше большинства крестьян — в чистую рубаху и
штаны, заправленные в начищенные сапоги, не лапти.
Он неторопливо спустился со ступеней и остановился у забора. Мы
тоже остановились. Я спрыгнул с телеги, в очередной раз разминаясь
и пытаясь вернуть чувствительность отбитой пятой точке.
— Кто такие? — достаточно сурово спросил мужик, осмотрев меня с
головы до ног.
— А ты кем будешь? — нагло ответил я, чувствуя, что нужно сразу
показать характер. В моём положении проявить слабость — значит,
подписать себе приговор.
— Я староста Уваровки, Игнат Силыч, — гордо выпрямился мужик. —
А вы представьтесь, будьте уж так добры.