Лес встретил нас первозданной тишиной, нарушаемой лишь птичьим
пением да шелестом листвы под лёгким ветерком. Стройные
белоствольные берёзы стояли словно крестьянки в белых сарафанах, их
изумрудные кроны переплетались высоко над головой, создавая живой
собор из зелени и света. Между ними то тут, то там виднелись
могучие сосны — великаны, чьи макушки терялись в небесной синеве, а
могучие стволы, покрытые медно-рыжей корой, источали смолистый
аромат.
Боже мой, какая же это была красота! Ничего общего с теми
жалкими остатками лесов, что я помнил из двадцать первого века —
чахлыми посадками вдоль автострад, где каждое дерево боролось за
выживание среди выхлопных газов и желанием дорожников их спилить.
Здесь же природа царила во всём своём великолепии: нетронутая,
девственная, живя настоящей жизнью.
Под ногами пружинил толстый ковёр из прошлогодней листвы, мха и
хвои. Воздух был настолько чист, что, казалось, его можно было
пить, как родниковую воду. Чуть дальше, он густел с каждым шагом,
наполняясь новыми ароматами — пахло мокрым камнем, водорослями и
чем-то болотным.
Между стволами мелькали белки, поднимая переполох своей возней,
где-то в далеке стучал дятел, выбивая дробь по сухому дереву и
куковала кукушка. Вспомнился анекдот, когда кощей бессмертный
прогуливаясь по лесу, изгалялся над кукушками, спрашивая сколько
ему осталось жить.
Изредка виднелись звериные тропы — может медвежьи даже, а может
волчьи или лосиные. Следы жизни были повсюду, но жизни дикой,
свободной.
— Вот по всей видимости и Быстрянка, — Митяй остановился на
обрыве.
Внизу была река, которая выписывала серебристые петли,
разбиваясь о валуны. Издалека вода звенела так, как будто кто-то
без конца разбивал хрусталь. Поток несся стремительно, играя
бликами на восходящем солнце, то исчезая в тени прибрежных ив, то
вырываясь на открытые плёсы, где становился почти прозрачным.
Мы стали обходить обрыв по тропинке, которая шла вниз, петляя
между замшелых валунов. И спустя метров триста мы уткнулись в
разлив, о котором говорил Илья. Болото встретило нас тихим
бульканьем, будто какой-то старик-водяной кряхтел в своей берлоге,
переворачиваясь с боку на бок.
Подойдя к самой границе твёрдой земли и зыбкой трясины, я
выломал из сухостоя крепкую палку и воткнул её в почву. Земля с
хлюпающим вздохом проглотила сухостой почти на всю длину — добрых
полтора метра. Тут же на поверхность выползли большие пузыри,
лопающиеся с неприличными звуками.