Я внутренне застонал. Судя по всему, тело, в которое меня
занесло неведомой силой, принадлежало редкостному дебилу с талантом
находить неприятности.
Мы спустились по широкой лестнице в просторный зал, где за
длинным столом уже сидели несколько человек. Во главе стола —
представительный мужчина с окладистой седеющей бородой и
пронзительным взглядом, способным просверлить насквозь. Рядом —
женщина средних лет в строгом тёмном платье, с высокой причёской,
затянутой в сетку, будто на приём к императору собралась. По другую
сторону — сухощавая старуха с крючковатым носом и недобрым
прищуром, напоминающая ведьму из народных сказок.
Все трое уставились на меня, как на приговорённого к казни,
ожидающего последнего слова.
— Явился, голубчик, — голос бородатого мужчины звенел от еле
сдерживаемого гнева, как натянутая струна. — Изволь сесть, нам
предстоит серьёзный разговор. Весьма серьёзный.
Я неловко опустился на стул, чувствуя себя преступником перед
судом. В голове царил хаос. Как объяснить этим людям, что я не тот,
за кого они меня принимают? Да и поверит ли кто-то в такую дикую
историю? Меня сочтут безумцем или, того хуже, одержимым нечистым
духом. От последней мысли по спине пробежал холодок — костры
инквизиции, возможно, уже не жгли, но смирительные рубашки
наверняка существовали.
Но больше всего меня ужасала мысль, что всё это — реальность.
Что каким-то невероятным образом моё сознание перенеслось на два
столетия назад, в тело молодого дворянина-дебошира. Читал я иногда
на самиздате про такое, посмеиваясь над фантазией авторов. И кто
теперь смеётся?
— Егор Андреевич, — отец (а это, несомненно, был отец Егора)
тяжело вздохнул, словно каждое слово причиняло ему физическую боль,
— терпению моему пришёл конец. Вчерашний твой поступок переполнил
чашу. Почти тысяча рублей карточного долга за последние три года,
бесчисленные попойки, драки, распутство… Ты позоришь наш род, и я
не могу более этого терпеть.
— Мы столько лет молились о твоём исправлении, — подхватила
женщина (очевидно, мать), прижимая к глазам кружевной платочек,
словно собиралась лить слёзы ведрами. — Нанимали лучших учителей,
возили за границу…
— И всё впустую, — отрезал отец, ударив ладонью по столу. —
Посему я принял решение: ты более не являешься сыном своего рода.
Фамилии тебя пока не лишаю. До первой весточки позорной, но надела
и всякого содержания считай, что и не было. Бумаги уже готовы.