Я сидел, оглушённый, словно громом. Меня, то есть, Егора только
что официально лишили наследства и выгнали из семьи. В двадцать
первом веке это было бы просто громкой семейной ссорой и
несколькими вспыльчивыми постами в социальных сетях, но в
1807-м…
— Что… что теперь будет? — прохрипел я голосом, который
отказывался слушаться.
— Теперь? — отец поджал губы, как будто ему было противно даже
говорить со мной. — Теперь ты волен идти на все четыре стороны. Ты
уже не ребёнок, чтобы я за тобой надзирал. Хочешь — иди в
услужение, хочешь — в монастырь. Мне всё едино.
Я не знал, что сказать. Вся эта ситуация была настолько
чудовищно нелепой, что слова застряли в горле, словно рыбья
кость.
В этот момент заговорила старуха голосом, скрипучим, как
несмазанная дверь:
— Андрей, мальчишка — дурак и повеса, кто ж спорит. Но всё ж
тебе не чужой. Я так мыслю — пусть едет в Уваровку. Я ему ту
деревню отписала, что мне от дядюшки Прохора досталась. Там и
имение имеется. Пущай там сидит, хлеб растит. Может, на свежем-то
воздухе да за сохой ходючи, за ум возьмётся.
— Маменька, вы опять его балуете, — сурово произнёс отец,
сверкнув глазами. — После всего, что он натворил!
— Не перечь, — старуха стукнула по столу костлявой рукой с такой
силой, что зазвенели приборы. — Моё имение — моя воля. Отписала,
значит отписала. Деревня, конечно, дрянь — всего-то дворов
пятнадцать, да и те едва концы с концами сводят. Изба того хуже —
полвека никто не жил, крысы да тля хозяйничают. Но крыша над
головой будет, не на большой дороге околеет.
Она повернулась ко мне, прожигая взглядом насквозь:
— Слышал, оболтус? Будешь в Уваровке сидеть, пока не
образумишься. Хоть каторжный труд тебя уму-разуму научит, коли
университеты не смогли!
Я медленно поднялся из-за стола. В голове мелькнула абсурдная
мысль: «Кажется, я только что получил повышение». Я уволился из
крупной компании, хлопнув дверью, и тут же стал землевладельцем,
пусть и с пятнадцатью дворами.
Мне хотелось истерически рассмеяться, но я каким-то чудом
сдержался.
— Благодарю вас… бабушка, — произнёс я неожиданно твёрдым
голосом. — Я постараюсь оправдать ваше доверие.
Все трое уставились на меня с таким изумлением, словно я
заговорил на китайском. Они явно ожидали буйства, слёз, молений о
прощении — чего угодно, но только не спокойной благодарности.