Старые рушники, которые затёрты были до дыр и походили больше на
решето, женщины заменили на чистые, с красивой вышивкой — видать,
из своих запасов притащили, не поскупились для нового барина.
День был жаркий, но с лёгким ветерком, что шевелил листву и
приносил прохладу. Для сушки стирки — самое то! Бабы развесили
бельё уже на новом заборе, который мы с Прокопом большую часть
сплели буквально только что. Простыни аж хлопали на ветру, как
флаги какого-то победного флота, белые и чистые.
«К приезду барина, — думал я, наблюдая за общей суетой, —
высохнет всё, и дом будет пусть не как новенький, но, уверен, ему
будет приятно». Я даже прищурился, представляя, как боярин Егор
зайдёт в обновлённую избу и ахнет от удивления: «Ах, Митяй, какой
же ты молодец!»
А работа кипела вовсю — каждый делал своё дело и старался как
для себя.
К вечеру, когда солнце уже краснело, как спелое яблоко, готовое
сорваться с небесной ветки, двор очень даже преобразился. Сарай
стоял уже ровно, словно по линейке выверенный, не покосившийся, как
утром. Забор аж блестел новой лозой, которую мы с Прокопом сумели
заплести очень ловко. А в доме пахло мокрой глиной — Прокоп успел
замазать все щели, и теперь везде было чисто, как в церкви на
Пасху.
Бабы, управившись с работой, сидели на лавке перед домом, все
судача о том, как барин рыбу коптил над костром, словно заправский
рыбак, и хихикали, вспоминая, как Прокоп чуть не застрял в печи,
когда полез чинить дымоход.
Я хоть и вымотался, как будто целый день косил в поле под
палящим солнцем, но чувствовал себя так, будто мы горы свернули.
Успели сделать всё, и даже больше, чем планировали с утра. Хотел,
правда, ещё пару курей попросить у крестьян — для хозяйства, — да
потом подумал, что не стоит. Кто ж ими заниматься-то будет? Да и
зерна у нас сейчас нету, чем кормить-то.
И тут мы услышали, как заскрипела телега где-то за околицей.
Звук этот, протяжный и знакомый, заставил всех поднять головы. Бабы
прекратили судачить, мужики отложили инструменты.
— А вот и барин Егор вернулся с Ильёй, — промолвила одна из
женщин, прикрывая глаза ладонью от заходящего солнца. — И ещё с
какими-то людьми, видать, с Липовки.
***
Мы зашагали к избе Фомы, которая была довольно скромной, но
аккуратной. Видно было, что хозяин, несмотря на все невзгоды, не
опускал рук. Жена Фомы — он представил её Пелагеей — оказалась
женщиной крепкой, сбитой, с руками, привыкшими к тяжёлой работе.
Эти руки, наверное, и тесто месили, и корову доили, и огород пололи
от зари до зари.