Вот не зря говорят, что все бабы ведьмы. Эх, Машка… Ну вот, как
будто бы точно она моя, сердце-то знает, его не обманешь. Я
поспешно отвернулся, чтобы не пялиться, как влюблённый дурак. И
думал: «Уваровка, Уваровка, куда ж ты меня доведешь?»
Пётр же тем временем решил до поры остаться у Ильи — но оно и
понятно, у брата хоть изба целая, а не этот наш, прости Господи,
«таунхаус» на стадии «ещё не рухнул». Стены еще местами кривые, как
после землетрясения, крыша местами просвечивает, а пол такой, что
ночью без свечки и шага ступить страшно — провалишься куда-нибудь.
Благо хоть сторону Фомы привели в порядок и Божий вид.
Я пожелал всем спокойной ночи и отправился в дом.
Завалившись на матрас из соломы, мечтал о тишине и покое. Как-то
насуетился я сегодня.
Ну, на этот раз тишина в Уваровке оказалась мифом.
Полночи тявкали собаки — то ли волков почуяли, то ли просто от
скуки завыли. Какие-то мыши скреблись под домом, шуршали, будто
целая армия грызунов устроила там марш-бросок. Сова где-то ухала
зловеще, словно предвещая беду. А как только горизонт начал
светлеть, словно кто-то включил розовый прожектор за лесом,
проснулись первые петухи.
И орали под окном так, будто попали на рок-концерт! Будильники
двадцать первого века и рядом не стоят с этим хором пернатых
психопатов. Я чуть не подскочил до потолка — сердце заколотилось
так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
Мне как раз снилось, что я с Машкой в нашей московской студии —
проспал на работу, а рядом сотовый лежит, и будильник орёт
почему-то петушиными глотками. Проснулся в холодном поту, сердце аж
колотилось, как после спарринга с профессиональным боксёром.
Встал, потянулся — кости хрустнули, как сухие ветки. Вышел в
сени, умылся ледяной водой, которую Митяй, видать, ещё с утра
пораньше принёс. Вода была такая холодная, что аж зубы свело.
Фыркая, как кот, который в лужу свалился, и стряхивая капли с
бороды, вышел на крыльцо.
И чуть было не столкнулся с Митяем, который как раз заходил в
сени с деловым видом. С собой он нёс плетёную корзину с едой —
видать, снова кто-то из баб расстарался.
— Доброе утро, барин! — бодро поприветствовал он. — Вот, принёс,
чем разговеться.
Я не выдержал любопытства и заглянул под рушник, которым была
накрыта корзина. Ржаной каравай, ещё тёплый — видно, только из
печи. Полдесятка отварных яиц в скорлупе, кусок сала, аккуратно
завёрнутый в чистую тряпицу. Да кувшин кваса, от которого шёл
кисловатый, но аппетитный запах.