Ситуацию
улучшило появление на столе чая и хлеба с маслом. Все-таки, это
больше напоминало завтрак. Я и сам в прежние времена ограничивался
бутербродом с чаем или кофе, а завтракал на третьей
перемене.
Супруга
старосты — пухлая немолодая матрона, поглядывая на меня с
сочувствием, принялась намазывать масло на мой кусок.
— Да я бы и
сам, — застеснялся я.
—
Ничего-ничего, — отозвалась женщина, подсовывая мне здоровенный
бутерброд. Погладив меня по спине, вздохнула: — Бедненький вы
наш…
С этими
словами жена старосты вышла, оставив нас вдвоем.
— Вишь, я
еще и бедненький, — хмыкнул я.
— Это
учительница постаралась, у которой ты с лавки падал, — усмехнулся
исправник.
— А что,
уже и про это знают? — обреченно спросил я.
— А ты как
думаешь? Зоя Владимировна вчера весь вечер тут околачивалась,
обстоятельства выясняла. Говорит — следователь, хоть и молодой, но
очень душевный человек, добрый. И душу простой учительницы
понимает, что очень странно. Плохо только, что на лавках спать не
умеет — все время падает. Плохо будет, если помрет. Переживала и за
тебя, и за своего ученика. Шуганул бы — так она тут человек
авторитетный, ей здесь деток учить.
Вот так
всегда. Случится какая-нибудь глупость или казус — все про то
помнят. Но это не только здесь, но и в моем мире. Тут я абсолютно
бессилен что-то исправить или изменить. Лучший способ — не обращать
внимания или, делать вид, что тебя это не касается.
— Василий,
тебе еще рапорт губернатору придется писать? — спросил я, переходя
к самому неприятному моменту разговора. — Может, доложишь ему о
поимке дезертира, а про мое ранение не станешь упоминать? Меня
здесь вообще не было.
— Ща-аз, —
отозвался Абрютин с такой интонацией, что я перепугался.
— Вася, ты
чего? — робко спросил я, забывая, что не умею обращаться к старшим
товарищам по уменьшительному имени. Оказывается — еще как
умею.
— Это Ваня,
я тебя копирую, — отозвался Его высокоблагородие. Довольный
произведенным эффектом, господин исправник спросил: — Похоже
получилось?
— Не то
слово! Неужели я так противно выражаюсь? — удивился я.
— О, Иван
Александрович, у тебя еще противнее получается. Просто ты себя со
стороны не слышишь. Иной раз слышу от тебя какое-нибудь словечко —
думаю, запустил бы чем-нибудь.
Вишь.
Оказывается, не только простых городовых, но самого Абрютина
плохому научил. А тот, между тем, продолжил: