Инженер Петра Великого - 4 - страница 23

Каляску мотало по дороге так, что, казалось, все внутренности вот-вот поменяются местами. Путь от Питера до моего Игнатовского — сплошные ямы да ухабы. За окном тянулась унылая хмарь, рассвет лениво пытался продраться сквозь свинцовые тучи, но получалось у него так себе. В нос бил въедливый запах сырой кожи и конского пота — стандартный ароматизатор для путешествий в этом веке. Я поплотнее запахнул дорожный плащ, хотя знобило меня не столько от промозглой рани, сколько изнутри. В голове до сих пор гудело от столичных событий, и нужно было срочно разложить все по полочкам, пока весь этот питерский бедлам окончательно не выветрился.

Главный профит от поездки — это договор с капитаном де ла Серда. Старый испанец, обиженный на весь белый свет, оказался моим козырным тузом. Ровно в тот момент, когда вся лапландская затея начала трещать по швам из-за «слитых» карт, судьба подкинула мне человека, который мог проложить тропу там, где ее и черт не найдет, не то что шведский генштаб. Это была просто дикая удача, настоящий прорыв. Теперь у Орлова и его «группы захвата внимания» была четкая и понятная задача: гонять шведов по лесам, следуя слитым маршрутам. Пусть себе носятся, пока мы с основными силами тихой сапой просочимся к цели по тропам, которые укажет старик. План из авантюры «пан или пропал» превратился в элегантную многоходовку.

Я снова и снова прокручивал в голове наш ночной разговор. Каждое слово старика было на вес золота, за каждой фразой чувствовались десятилетия службы. Никаких дурацких вопросов, никаких «а какие мне гарантии?». Он просто ненавидел англичан и всю их подтанцовку с такой лютой яростью, что одной этой ненависти хватило, чтобы он, не раздумывая, вписался в нашу авантюру. А его условие — идти в поход лично — только подтвердило, что он не штабная мыша, а настоящий полевой командир, хотя и списанный в утиль. С ним наши шансы на успех значительно возросли.

Но стоило мне подумать о капитане, как всплывал другой образ. Его дочь. Изабелла. Ох уж этот бал и наше знакомство. Перед глазами так и стояла ее точеная фигура в простом темном платье, которое смотрелось в сто раз выигрышнее, чем все эти перья на придворных фифах. Гордая осанка, чуть тронутые печалью губы и глаза. В них было все: и горечь за отца, и тоска, и какой-то едва сдерживаемый внутренний огонь, который она прятала за маской ледяного аристократического спокойствия. Понятие «знойная испанская красота» оказалось не фигурой речи. Она была живой, настоящей, и от этого цепляла еще сильнее.