— Козлов! — рявкнул старшина
Петренко, вынырнув из-за БТРа, как чёрт из табакерки. Его лицо —
обветренное было суровым, но в глазах читалась не злость, а
усталость. Усталость человека, который уже какое время таскает
мальчишек по этим проклятым горам.
— Товарищ старшина, — Кирилл
нехотя затушил сигарету о камень. — Нервы уже ни к чёрту. Вчера
духи опять караван у Джелалабада перехватить пытались...
Петренко присел рядом, достал
мятую пачку «Казбека» и молча протянул Кириллу. Это был знак — свои
сигареты старшина делил только с теми, кого считал
своими.
— Слушай сюда, Козлов, —
сказал он тихо, оглядываясь по сторонам. — Приказ пришёл. Завтра
двигаем в Панджшер. Разведка говорит — в районе кишлака Рух
собрались моджахеды. Надо чистить.
Кирилл почувствовал, как в
животе скрутило ледяным комком. Панджшер — это не шутка. Там каждый
камень — засада, каждый куст — смерть.
— А кто в группе? — спросил
он, стараясь говорить спокойно.
— Как всегда — ты, Макаренко,
Захаров с пулемётом, Усевич на радиостанции, Рахмон за рулём БТРа,
а я командую.
В этот момент к ним подошёл
Дима Макаренко. В руках он держал письмо матери и по глазам было
видно — читает его не в первый раз.
— Кирилл, — тихо позвал он. —
Мать пишет — урожай хороший в этом году будет... — голос
предательски дрогнул. — И ещё спрашивает — когда домой
вернусь?
Петренко поднялся, стряхнул
пыль.
— Макаренко! Домой все
вернёмся. Живыми и целыми. Главное — голову не теряй и приказы
слушай чётко, — он замолчал, глядя на горы, что окружали лагерь. —
Всё, идите снаряжение проверьте. Выход —
ноль-шесть-ноль-ноль.
Но когда старшина ушёл, Дима
сел рядом с Кириллом.
— Знаешь... мне страшно, —
выдохнул он. — Не стыдно ведь признаться? Каждый раз думаю — вдруг
не вернусь? Вдруг мать так и будет ждать письма… которого уже не
будет?
Кирилл молча затянулся, потом
положил руку на плечо друга.
— Димка... боятся все. Кто
говорит обратное — тот врёт или совсем дурак. Но мы вместе — Гришка
с нами, Толян, Рахмон... Мы друг за друга горой.
— Ты правда веришь, что
выберемся?
Кирилл долго смотрел на горы и
пыльное небо Афгана. Пыль въелась в кожу и стала частью его
самого.
— Верю, — наконец сказал он
глухо. — По-другому нельзя.
К вечеру же к ним подтянулись
остальные. Захаров же Гриша как всегда шутил и даже тогда, когда
всем хотелось молчать.