Может, попытаться достучаться
до знакомых офицеров? Но у меня их нет — я просто курсант третьего
курса. Да и опасно это — шаг влево, шаг вправо, и вот уже КГБ
интересуется твоей фамилией. Все это вообще ничего не
даст!
Я чувствовал себя загнанным в
угол. Знал о катастрофе, но не мог изменить ни одной детали — как
будто смотришь на поезд, несущийся в пропасть, а тормоза давно
сорваны.
В ту ночь сон не шёл. Казарма
дышала ровно — кто-то посапывал во сне, кто-то тихо ворочался на
койке, а я лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок, будто там
могла появиться подсказка. В голове мелькали обрывки мыслей — «Если
бы я был инженером-ядерщиком… Если бы мог выйти на начальство… Если
бы предупредил хоть кого-то…»
Но я был всего лишь Сенькой
Семёновым. И всё же… Может, хотя бы попробовать? Написать письмо от
имени «заботливого гражданина», описать технические просчёты
РБМК-1000, предупредить о возможной аварии на четвёртом энергоблоке
ЧАЭС?
А вдруг это хоть что-то
изменит? Или я так и буду ждать конца апреля, глотая бессилие и
наблюдая за катастрофой сквозь призму чужих судеб? На душе было
муторно и тяжело. Перед глазами стояли лица ликвидаторов — те, кто
первым бросился на крышу реактора тушить адское пламя. Пустые улицы
Припяти, детвора с чемоданами в руках… Всё это — из документалок и
фильмов, из архивов и записей.
Я знал — эта трагедия
перевернёт жизни миллионов. Но что толку от моего знания? Я
беспомощен…
Утро же наступило как всегда —
ранний подъём, строевая зарядка на сыром дворе, завтрак в столовой
— каша и чёрный чай вприкуску. Занятия по теории стрельбы и
баллистике шли своим чередом. Но внутри меня уже что-то сломалось.
Я смотрел на своих товарищей иначе — каждый из них был не просто
курсантом — он был частью страны, которой через несколько месяцев
суждено столкнуться с самой страшной катастрофой двадцатого
века.
Иногда мне казалось — может,
всё это сон? Или я сошёл с ума? Но память о будущем была слишком
яркой и настоящей. Вечерами мы снова собирались в казарме. Кто-то
шутил, кто-то спорил о футболе или новой модели «Жигулей». Я же
сидел в углу и молчал.
— Сенька, ты чего такой
странный стал? — однажды спросил Овечкин. — Молчишь всё время, как
будто не с нами.
— Да так… Думаю
просто…
— О чём думаешь?
Я улыбался натянуто и отводил
глаза.